Радзинский Эдвард - Апокалипсис от Кобы-1. Иосиф Сталин. Начало [Юрий Лазарев, 2013, Историческая проза, 128 kbps]

Встретились вновь мы с ним в славном 1905 году, когда в России началось небывалое. То, чего не ждал никто из нас — ни большевики, ни меньшевики… Сфинкс, столетия спавший под строгим надзором своих самодержцев, внезапно проснулся. Массовые беспорядки, всеобщая забастовка, парализовавшая страну, мятежи в армии, баррикады. Пока мы спорили, какой будет Революция, она началась!
В Финляндии, в городе Таммерфорсе, была срочно созвана тайная конференция социал-демократической партии. Я снова являлся делегатом от Кавказа. Здание, где проходила конференция, стояло у озера, недалеко от огромного православного собора. Каково было мое изумление, когда, подходя к озеру, я увидел… Я не поверил своим глазам! У озера стоял… Коба.
— Коба!
— Ошибся, кацо, мое имя — господин Васильев, — усмехнулся он.
Мы обнялись.
Оказалось, я недооценил Ленина. Он запомнил мой рассказ о Кобе, и того пригласили на съезд. Коба купил себе паспорт на имя какого-то Васильева и приехал…
Честно говоря, я опять был изумлен. Финляндия, завоеванная русскими царями, чье население ненавидело царизм, стала любимым пристанищем для нас, русских революционеров. Оттого в дни революции 1905 года все поезда в Финляндию буквально кишели агентами русской секретной службы! У меня, помню, в пути жандармы четырежды проверяли паспорт, пристально вглядывались в фотографию, потом в мое лицо. Честно говоря, я не мог тогда понять, как Коба с его грузинским лицом и сильным акцентом благополучно проехал через всю Россию в Финляндию с русской фамилией в паспорте. Он воистину был удачлив. Слишком удачлив или (что точнее) странно удачлив…
Вечером в самой дешевой гостинице, где он остановился, я рискнул спросить:
— Что говорили жандармы, увидев твой паспорт на фамилию Васильев?
Он побледнел. Лицо стало злым.
— Они не видели мой паспорт. Я умею заговаривать. Сижу и бубню под нос: «Проходи мимо… проходи, дорогой…» И проходят! — Он посмотрел на меня в упор. — Ты что же, мне не веришь?
Я поверил, хотя никому не мог пересказать это странное объяснение.
Ленин уже был в зале, когда мы с Кобой вошли в прокуренное маленькое помещение. Ильич сидел в углу, что-то торопливо писал. Коба с таким детским восторгом уставился на него, что тот даже обернулся…
Коба прошептал:
— Подведи!
Я волновался. Я боялся, что Ленин задаст ему тот же опасный вопрос. Но я недооценил Кобу.
Я подвел его к Ленину, представил, и Коба, не дав ему открыть рта, вдруг весело, простодушно сказал:
— А я ведь думал, что вы совсем другой, товарищ Ленин.
Ленин с любопытством посмотрел на него.
— Что вы представительный, статный великан, — продолжал мой друг. — А вы… такой незаметный.
Ленин буквально зашелся от хохота.
— Великан? Представительный? — хохотал он.
— Да, я думал, что вы как… как орел!
— Орел! — заливался Ленин.
Все оборачивались. Но Коба продолжал в том же духе:
— И очень меня удивляет, товарищ Ленин, что вы пришли вовремя. У нас на Кавказе великий человек обязательно должен опаздывать на собрания.
— Опаздывать на собрания! — умирал от смеха Ленин.
— …Пусть члены собрания с замиранием сердца ждут его появления…
Ленин часто смеялся. У него был звонкий детский смех. «Синьор Динь-динь» — так звали его в Италии. Коба, боготворивший тогда Ильича, быстро перенял у него эту привычку часто смеяться. Но смех у моего друга оказался странноватый, будто он что-то выплевывал изо рта. Вместо смеха Коба прыскал в усы…
Вечером в маленьком кафе Ленин, хохоча, пересказывал соратникам слова наивного, диковатого грузина, взявшего кличку из романа с грозным названием «Отцеубийца». Смеялись от души все слушавшие большевики, друзья Ленина — Каменев, Крестинский, Радек… Все, кого потом опозорит и расстреляет мой друг «Отцеубийца» Коба.
И только я, хорошо знавший его, понял: Коба играл! Он решил быть таким, каким хотел его увидеть Ленин. Дикарь, пришедший в Революцию. Представитель миллионов. Азиат. И он им стал… для Ильича.
Хотя на конференции в Таммерфорсе Коба не выступал и вообще никак себя не проявил, Ленин пригласил его участвовать в съезде в Стокгольме. А потом позвал на новый съезд — в Лондон.
Многие наши товарищи недоумевали. Но к тому времени я уже знал почему.
Сразу после конференции в Таммерфорсе умер мой отец. Конечно, я рискнул приехать в Тифлис. Через день после похорон, поздним вечером, ко мне пожаловал Коба. Он был в какой-то глупой феске, выглядел в ней смешным малорослым рабочим-турком.
Как обычно, не сказав «Здравствуйте», он пробормотал что-то о соболезновании. Потом вынул мятый листок и начал читать. Это было обращение Ленина, написанное… будто в память о казненном брате Ильича. Его любимый старший брат, сторонник террора, задумавший покушение на царя, погиб на виселице, когда Ильич был еще подростком. Ленин никогда не забывал брата. Повешенный всегда находился возле него. (И когда он приговаривал к смерти царскую семью, думаю, мертвый брат тоже стоял рядом.)
Ильич писал: «Товарищи рабочие! Пусть слякотная власть узнает, что такое наш пролетарский террор. Создавайте повсюду боевые дружины! Вербуйте молодых боевиков, учите их на убийствах полицейских… Кинжал, пистолет, на худой конец, тряпка, смоченная в керосине, — ваше оружие!»
— Так велит нам Ильич, наш Мессия, — торжественно сказал Коба. — С нами пойдешь?
— С кем это — «с нами»?
Коба тихонечко свистнул. И, как сейчас вижу: в дверях за тщедушным Кобой вырастает он — огромный, черноволосый. Еще один наш общий друг — Симон Тер-Петросян. Ставший легендой нашей партии под кличкой Камо. Вечно молчаливый Камо, юноша невероятной физической силы…
Дом его отца, богатого купца Тер-Петросяна, находился недалеко от лачужки Кобы. С отрочества Симон, как и я, был послушной тенью Кобы. Помню, как бесился мой отец, когда видел меня с Кобой. И так же бесился отец Симона: «Что вы нашли в этом голодранце? Не доведет он вас до добра!» Но тщетно. Коба притягивал нас к себе. И силач Симон вслед за мной и «мушкетерами» стал еще одним покорным адъютантом Кобы. Коба привел Камо к большевикам, как прежде привел меня…
— С нами пойдешь? — повторил Коба.
Я в ответ радостно засмеялся. Мы обнялись. И, положив руки на плечи друг друга, запели наши грузинские песни. Удалые и печальные.
Камо, восторженно глядевший на нас, сказал:
— Как же вы похожи! С этаким сходством можно будет делать большие дела.
Камо был абсолютно непредприимчив в жизни. Но во всем, что касалось террора, у него замечательно работала голова.
А тогда мы надрезали пальцы, смешали нашу кровь.
— До смерти вместе! — объявил Коба.
Сколько раз потом я вспоминал эту фразу…

1.
2.
3.