(Rock) [LP] [24/96] Jethro Tull - Crest Of A Knave - 1987, FLAC (tracks+.cue)

Forget the critics (with full respect to Peter Rideout): Crest of a Knave is one of the most underappreciated gems in prog-rock, and one of the two best "comeback" albums of the 80s (the other is Octave by The Moody Blues).
True, Steel Monkey and Raising Steam are simply very good rockers. But the rest of the album is among Anderson's most thoughtful, creative work in years. Farm on the Freeway, Jump Start, She Said She Was a Dancer, and especially Budapest are compositionally superb, the overall musicianship is first-class, and the production is top-notch if not flawless. This one deserves your attention.
Review by maani, progarchives.com

Вышел спустя три года после предыдущего Under Wraps. Перерыв был связан, кроме прочего, с проблемами Андерсона со здоровьем и операцией на голосовых связках. Во многом поэтому Андерсон поет здесь в гораздо более узком диапазоне, чем обычно. В музыкальном плане альбом имеет определенное сходство с Dire Straits, как по построению песен, так и по тембру голоса – Андерсон спел очень похоже на Нопфлера. Мало того, и Барр сыграл местами очень похоже на Нопфлера. Недостаток ли это? Для меня – нет, и не возникает чувства, что это вторично и подражательно. Несомненно, это Джетро Талл, но в несколько другой, «восьмидесятнической», упаковке. Как отголосок предыдущего альбома, в первой и последней песнях используются программируемые ударные.
В общем, такой какой-то уютный, неспешный, несколько созерцательный альбом (имхо). Тем неожиданнее оказалось то, что диск получил Грэмми в номинации «Лучший альбом в жанре хард-рок и хэви-метал», выиграв конкуренцию у Металлики (!). Никто из Джетро Талл даже не присутствовал в зале во время церемонии вручения Грэмми, потому что никто и подумать не мог, что так всё обернется…
кока

В 1987 году состоялось долгожданное возвращение Jethro Tull. Это было сделано с блеском. Их новый альбом Crest Of A Knave стал возвратом к более привычному «талловскому» звучанию 70-х и получил восторженный отклик в прессе. Музыканты группы были отмечены высшей музыкальной наградой Грэмми в номинации «Лучшее исполнение Рока/Метала», обойдя сильных конкурентов в лице команды Metallica. Результаты голосования вызвали неоднозначную оценку, так как многие обозреватели не считали Jethro Tull ни хард-роковой, ни тем более металической командой. Сами участники группы настолько не верили в свою победу, что ни один из них не оказался на церемонии вручения наград. В одном из британских музыкальных изданий по поводу победы Jethro Tull была опубликована иллюстрация, на которой в груде арматуры лежала флейта, а подзаголовок гласил: «Флейта — инструмент тяжёлого метала» (игра слов, также возможен перевод «флейта — металлический инструмент»). Стиль Crest Of A Knave был довольно близок к Dire Straits, что в частности объяснялось изменением голосового диапазона Андерсона. Самыми популярными песнями альбома стали «Farm on the Freeway» и «Steel Monkey», часто звучавшие в радиоэфире. Также стоит отметить концертную композицию «Budapest», содержавшую в себе эпизод с местной застенчивой девушкой и звучащую более 10 минут. Самую большую популярность в Европе получила песня «Mountain Men», посвящённая военной тематике. В тексте упоминалось о битве второй мировой войны при Эль-Аламейне и сражения на Фолклендских островах, при этом проводились параллели между чувством горя жён и их воюющих мужей. «Погибшие в траншеях у Эль-Аламейна, погибшие на Фолклендах по тв.»,
Oficer Tenpenny

Пока луна выскальзывает из-за горизонта, а солнце закатывается,
Я, словно жокей, взмываю вверх и направляюсь к небесам.
Отшвыриваю рабочие ботинки, делаю разум независимым от мышечной силы.
Я – загадочная обезьяна, но эти сведения не разглашаются.

Сможешь ли ты угадать мое имя? Сможешь угадать моё ремесло?
Я собираюсь запутать тебя, так или иначе.
Ты, впрочем, можешь исправить положение. Я позволю тебе угадывать трижды.
Почувствуй, как я ползу вверх по твоему колену.

Угадай-ка, кто я таков? Я - стальная обезьяна.

Теперь некоторые суетятся, а некоторые еле шевелят мозгами.
А некоторые сматываются, не успеешь мигнуть.
Некоторые возводят взгляд кверху, а некоторые взирают вниз
С высоты триста футов над землей.

Сможешь ли ты угадать мое имя? Сможешь угадать моё ремесло?
Что ж, я не присяду, пока мир не доделан.
Ангелы летают, держась за руки,
Удерживают меня от падения с небес.
Стальная обезьяна.

Я работаю в грозу, я работаю в дождь.
Я работаю, даже когда пью, и совершенно не чувствую боли.
Я воздействую и на женщин, если они хотят иметь со мной дело.
Ты можешь сделать так, чтобы я весь целиком заполз на тебя.

Ну что, теперь ты угадал мое имя? Угадал мое ремесло?
Я стою дешевле тех денег, которые мне платят.
В городе, где пахнет серой, где мужчины всегда остаются мужчинами,
Мы запираем свое сияние на засов, а потом снова ползем наверх.
Стальная обезьяна.

Участок в девять миль, обнесенный в два ряда колючей проволокой,
Прибереженный отцом для сына.
Добрый приют в долине,
По которой текли сладкозвучные ручьи.
Сейчас они готовы выплатить мне компенсацию...
Это не то, к чему я стремлюсь. Ведь еще позавчера я был богат,
А теперь все, что у меня осталось - чек и пикап.
Я покинул свою ферму у автострады.

Идет строительство аэропортов на юге,
Фабрики по производству кремниевых чипов на востоке,
А через всю долину тянут скоростную трассу.
Асфальтоукладчики насыпают дорогу, по крайней мере, в шесть рядов.
А сейчас они говорят, что выплатили мне компенсацию...
Это не то, к чему я стремлюсь. Ведь еще позавчера я был богат,
А теперь всё, с чем я остался – это раздолбанный пикап.
Похоже, моя ферма стала автострадой.

Они позабыли то, что говорили нам о предназначении этих старых земель.
Здесь урожай две тонны на акр, парень, хотя и полно камней.
Это, конечно, был не Саутфорк или Пондероза,
Но это было место, которое я называл своим домом.
Они говорят, что выплатили мне компенсацию...
Это не то, к чему я стремлюсь. Ведь еще позавчера я был богат,
А нынче что мне делать с миллионом долларов и пикапом,
Ведь я покинул свою ферму, которая теперь под автострадой.

В темноте городских задворок кто-то копошится и затем убегает.
В ночном Найтсбридже - общественный порядок.
Идут игры в преступление и наказание.
Эй, мистер Полисмен, не будешь ли ты любезен
Подцепить меня к высоковольтной линии своей любви.
Я резко стартую или придется отбуксировать меня отсюда.

А над беснующимися машинами курится индустриальная мгла.
Еще один день в кандалах. Я отбываю свое время, а затем снова домой.
Эй, миссис Мэгги, не будете ли вы любезны
Подцепить меня к высоковольтной линии своей любви.
Я резко стартую или придется отбуксировать меня отсюда.

И что, я должен винить во всем чиновников? Или, может быть, священника?
Или мне винить беднягу-пехотинца,
Которого бросили на заклание, велев сделать из слона муху?
Эй, Джек-Потрошитель, не будешь ли ты любезен
Подцепить меня к высоковольтной линии своей любви.
Я резко стартую или придется отбуксировать меня отсюда.

Ты можешь винить корреспондента, бормочущего по спутниковому ТВ.
А если ты борешься за свои верфи, ты можешь винить только море.
Эй, мистер Синоптик, не будешь ли ты любезен
Подцепить меня к высоковольтной линии своей любви.
Я резко стартую или придется отбуксировать меня отсюда.

Она говорила, что была балериной. И если я верил ей, это никого не касается.
Она, конечно, знала кое-что о том, как владеть собой.
В ближайшем баре мы вскипятили самовар.
Она чуть ли не проскальзывала сквозь мои пальцы.
На улице и в ее душе мёл снег.

Ладно, может, ты и балерина, а я тогда - Король Древнего Сиама.
Я думал и думал об этом... но лучше всего тешить себя иллюзиями.
Я не сказал бы, что я никогда не слышал этих россказней прежде,
Моя продрогшая маленькая сеньорита,
Но если твои сновиденья выглядят неплохо,
Так почему бы не разделить их с тобой холодной ночью?

Эй, Москва, что ты мне расскажешь? Леди, подумайте, не спешите.
Может, ты планируешь учиться на агронома?
Эй, Москва, как тебя зовут? Если не хочешь сказать, так и не надо.
Скорее всего, мне трудно будет это произнести.

С помощью разговорника, который она держала в своей шелковистой мягкой руке,
Она забрасывала меня вопросами, пока хватало водки.
Я сказал: «А можно, я наберусь наглости и поищу слово «любовь?»
Она была самым рок-н-ролльным созданием
С этой стороны бархатного занавеса,
Что отделяет восточную сталь от западного золота.

Эй, мисс Москва, что ты мне расскажешь?
Тебе не надо говорить громко, можно шепотом.
Узнаешь ли ты во мне англичанина?
Видела ли ты меня в ваших журналах,
Или, возможно, по государственному телевидению?
Я - твоя Пепси-Кола, но меня нельзя выпить из жестяной банки.
Она говорила, что была балериной, что ж, так тому и быть.

Она говорила, что была балериной. И если я верил ей, это никого не касается.
Это было, как забавный танец, в котором она вела меня.
И я сорвал один поцелуй. Это был мой промах.
Она посмотрела на меня так, как будто я был Джеком-Потрошителем.
Она прижалась ко мне теснее. «Доброй ночи» - всё, что она сказала.
Делать было нечего, и я поволок себя в постель.

По-моему, она была бегуньей на средние дистанции...
(Мне не очень хорошо перевели).
Она подавала надежды стать национальной героиней,
Через год начинались международные соревнования.
Она была неплохим поводом для вечеринки...
Ты, само собой, не смог бы выдержать и милю на дистанции,
А она легко пробегает круг за кругом.
Кроме того, у нее ослепительная улыбка.
Это было в Будапеште ... жаркой ночью в Будапеште.

Нас должны были уютно разместить в старом спортзале.
Мы надраили свои мандолины и настроили аппаратуру.
Она помогала нам за кулисами.
Заставляла замирать наши сердца и охлаждала пиво.
Да, а еще у нее были ноги неимоверной длины.
Как будто вглядываешься в бесконечность
Сквозь неуловимый флёр хлопчатобумажных трусиков,
По атласному морю ее кожи.
Жаркой ночью в Будапеште.

Жара была такая, что можно было ее резать
Или скоблить обратной стороной ножа.
Мы чувствовали ее знойное дуновение из переполненного зала.
Мы чувствовали, что играем как последний раз в жизни (если бы не деньги).
Жаркой ночью в Будапеште.

Она наклонилась, наполнила ящик для льда
И сунула в него еще несколько бутылок теплого белого вина.
Чарующее неземное видение,
Одетое только в футболку, брюки и собственную кожу.
И ты знаешь, под ее струящейся кожей лишь едва угадывались мышцы.
Но парни и я держали курс на Запад,
И поэтому мы оставили ее для следующей группы
И еще одной жаркой ночи в Будапеште.
Это было жаркой ночью в Будапеште.

Она не очень много говорила по-английски...
(Она вообще не очень много говорила).
Она не стала бы заниматься любовью, но могла делать хорошие бутерброды,
И наливала нам вкусное вино перед концертом.

Эй, Будапешт, ча-ча-ча. Посмотреть бы на нее сейчас.

Мне показалось, что я видел ее поздно ночью в ресторане.
Она грустила у стены, вызывая у меня дрожь.
Но она не удостоила вниманием наш стол.
В общем-то, ее там и не было.
Да, а еще у нее были ноги неимоверной длины,
Как будто вглядываешься в бесконечность.
Сердцем она была уже на Западе,
И ей не хотелось быть той ночью в Будапеште.
Жаркой ночью в Будапеште.

Ночь. Браконьер и его дочь отбрасывают легкие тени на воду.
Тонкий лунный серп скользит позади них,
Почти не освещая их предательским светом, пока они тянут сеть.
А позже я встречаю их на дороге у побережья,
И старик, улыбаясь, подмигивает мне.
И кто я такой, чтобы отрицать их право поймать иногда рыбку-другую?
Я иду с ними, они желают мне удачи,
Когда я отплыву из залива в воскресенье.
И я слышу их пение из церкви,
Пока судно безрадостно отваливает от пирса.
О, браконьерская дочь, ты надеваешь праздничное платье,
И двести отважных душ, прощаясь, плачут вместе с тобой.

Вот дом на склоне холма, где рождаются дюны.
Я падаю навзничь и жду, чтобы медленное течение
Отнесло меня к той земле, откуда я родом.
Туда, где люди с гор чувствуют себя королями,
А звучание волынки означает всё на свете.

Я завершил свои гастроли, выполнил свой долг.
Я сделал все, что они требовали от меня.
Умирал в окопах и под Эль-Аламейном,
Умирал на Фолклендах под взглядом телекамер.
А теперь я возвращаюсь к горным королям,
Где звучание волынки означает всё на свете.

Долгое время целые поколения жителей Островов
Отправлялись на чужбину вытаптывать бесконечные мили,
Туда, где целые эпохи закручиваются спиралью.
Лишь прах ощущали они под своими ногами.
Грядущее солнце приказывало дуть ветрам,
И, как встарь, так и ныне, ворон с жестокими глазами
Высоко парил в поисках добычи,
Кружа над почерневшими равнинами Рая.

Вот ребенок и женщина молятся о том, чтобы неизвестность окончилась.
Они надеются на письмецо,
Которое ласковый ветер принесет из-за моря
Туда, где люди с гор чувствуют себя королями,
А звучание волынки означает всё на свете.

Вот дом на склоне холма, где рождаются дюны.
Я падаю навзничь и жду, чтобы медленное течение
Отнесло меня к той земле, откуда я родом.
Туда, где настоящие люди с гор чувствуют себя королями,
А звучание волынки означает всё на свете.

Я чувствую лишь прах под босыми ногами,
Пока грядущее солнце приказывает дуть ветрам,
И, как встарь, так и ныне, ворон с чёрными глазами
Высоко парит в поисках добычи,
Кружа над сонными горами нашего Рая.

По плоской возвышенности, через снег,
Качусь по колее – разве ты не знаешь,
Что я развел пары?
Тонкие вены трепещут; по ним бежит горячая кровь...
Немного пролью ее там, где растут новые города.
Я сложил всю свою жизнь в заплечный мешок
И, очертя голову, понесся по белу свету.
Теперь по твоей колее тебя мчит твой собственный локомотив,
И мне всё равно, каким путем следовать.
Возможно, обратной дороги мне уже не будет.

Покинув женщину с сердцем, разбитым на части,
Я развожу пары.
У этого головного двигателя должно быть сердце,
Достаточно вместительное для нас обоих.
Лечу, как из пушки, на закат, вглядываюсь вдаль до рези в глазах,
Раскачиваюсь на каблуках, направляясь на запад.
Забавно, что весь мир, так уж исторически сложилось,
Чувствует потребность преследовать солнце, отправляющееся на покой.
Возможно, обратной дороги нам уже не будет.

Позволь мне быть твоим машинистом.
Улыбайся от уха до уха,
А я развожу пары.
Ведь ты расскажешь мне, каково это чувствовать,
Что ты летишь вперед на бешено вращающихся колесах?
Я сложил всю свою жизнь в заплечный мешок
И, очертя голову, понесся по белу свету.
Я буду твоим локомотивом с дымящей трубой,
И мне всё равно, каким путем следовать.
Возможно, обратной дороги мне уже не будет.
Я развожу пары.