КАК ПОЯВИЛАСЬ ГРУППА THE TWINSРассказ основан на тогдашних записях в дневнике Свена (Клавишника группы; повествование ведётся от его лица; прим. переводчика).Многие из Вас спрашивают нас снова и снова: как на самом деле возникла группа The Twins?
Я достал из подвала свои старые дневники того времени и для всех наших верных фанатов и посетителей этого форума (речь идёт о форуме на официальном сайте The Twins –
http://www.the-twins.de/forum/index.php; прим. переводчика), а также для всех будущих слушателей нашей музыки, попытался изложить всю историю The Twins до сегодняшнего дня, очень приблизительно. По возможности дополняя её некоторыми историческими фотографиями (они доступны по вышеуказанному форуму; прим. переводчика). И вот первая часть истории The Twins.
Я и Ронни (солист группы; прим. уже надоевшего Вам переводчика) были знакомы со школьных дней. Точнее говоря, с начала семидесятых. В то время нам было примерно по 14 лет, и мы были учениками {разных классов одного и того же потока} школы Walter-Gropius, что в Berlin-Neukölln, которая является одной из первых общеобразовательных школ в Берлине.
Особенность этой школы в том, что, фактически, она была экспериментальной. Так называемая, школа продлённого дня. Почти что интернат. Там были представлены все классы, от первых и до тринадцатых. Школьное образование в Германии предполагает получение образования в начальных классах с последующим поступлением в 6 класс {гимназии, училища, либо в старшие классы обычной школы}. В «обычных школах» занятия заканчиваются самое позднее в 14 часов, а домашнюю работу делают дома.
Но в нашей школе было несколько по-другому. Уроки длились до 16 часов, а домашнюю работу мы делали в так называемые {рабочие часы} под надзором преподавателя.
Ещё одной особенностью нашей школы было то, что ученики одного потока обедали вместе в промежуток между 13 и 14 часами в большом холле с прикреплённой к нему столовой. Там мы все и встречались, вместе ели, слушали музыку на принесённом проигрывателе, обменивались футбольными фотографиями, играли в {скат} или пытались каким-либо образом произвести впечатление на девушек из соседних классов.
В то время мы с Ронни не были особенно дружны. Ронни учился в параллельном классе нашего потока, и мы знали друг друга только по виду.
Первый раз, когда я действительно обратил внимание на Ронни, было в тот день, когда я услышал какой-то шум, музыку и громкий визг девчонок из обеденного холла. Девушки в восхищении кричали: «Ронни поёт!» Вообще-то, хоть я и знал, что Ронни играет на ударных в школьной музыкальной группе нашего потока и время от времени тренируется с ней в столовой обеденного холла, я до сих пор не отмечал этого для себя, поскольку мои школьные интересы того времени преимущественно лежали в области футбола и {Skatspielens}.
Но теперь я тоже стоял там. А, точнее сказать, стоял с открытым ртом. Но на меня произвёл впечатление вовсе не шум и звуки, которые доносились из школьной столовой. Нет, на меня произвела впечатление реакция девушек нашего класса на то, как Ронни стоял у микрофона и пел. Все толкались вперёд и говорили что-то типа «Как же здорово!»
Если музыкой можно произвести такое впечатление на девушек, задумался я, то, пожалуй, это стоит того, чтобы начать осваивать игру на гитаре, а также создать музыкальную группу. Это соображение по поводу гитары {было у меня и раньше}. В конце концов, я тоже страстно любил музыку и в то время не пропускал ни одного важного концерта в Берлине. Фестиваль Woodstock также оказывал огромное влияние на нас, детей.
Подгоняемый успехом Ронни, я поговорил с моими родителями, которые тут же отдали меня на курсы игры на гитаре, в то время проходившие поблизости в одной школе. Но я смог выдержать там лишь полгода. Alfred Neumann, {старый и раздражительный Zausel} который был моим преподавателем игры на гитаре, пытался научить меня играть на струнах по нотам. {А его любимым было} «Am Brunnen vor dem Tore». Это было для меня ужасной пыткой, и всё это было совершенно не то, что я себе представлял под игрой на гитаре. Ведь моими любимыми исполнителями в то время были Black Sabbath, Led Zeppelin, Ten Years After. И, конечно же, Jimi Hendrix.
К счастью, близился мой день рождения, и я пребывал в предвкушении от грядущей значительной суммы денег. Ведь к моему дню рождения я попросил мать передать всем моим состоятельным родственникам, что я хотел бы получить деньгами (на день рождения ведь обычно принято дарить подарки), и те были только рады, что им не нужно {придумывать что-нибудь особенное}. Неожиданно у меня набралось целых 700 дойчмарок (для меня, четырнадцатилетнего парня с обычными 40 дойчмарками карманных денег – огромная сумма), и я, наконец-то, смог купить себе первую электрогитару. Я приобрёл подержанную настоящую Fender Stratocaster, какая была у Jimi Hendrix, {???}, а несколькими днями спустя, посредством ссуды моей матери докупил 50-ваттный усилитель Marshall с удобным боксом.
Едва об этом прознали в моей школе, ко мне сразу же обратились несколько парней, ранее уже занимавшихся музыкой, и предложили играть вместе. При этом у меня было действительно замечательное оборудование. Но проблема была в том, что я по-прежнему совершенно не умел играть, за исключением песен Love Like A Man и On The Road Again. И то, это были песенки, которые мог сыграть любой идиот, не имевший никакой практики на гитаре.
Поскольку другие ученики через какое-то время понимали, что я не могу предложить совершенно ничего кроме собственно моей хорошей аппаратуры и настоящей Stratocaster, они покидали мою комнату для репетиций, располагавшуюся в подвале дома моих родителей, и вскоре я остался один. Мне было стыдно. Но всё это в итоге привело к тому, что в течение целого года я очень серьёзно практиковался игре на электрогитаре, а затем основал свою собственную группу, которая называлась Rockoko и играла только собственноручно сочинённые композиции.
В то время мы вместе с Rockoko мотались по всем {молодёжным клубам и общежитиям} Западного Берлина и практиковались так много, как только могли. Это звучало не всегда красиво, но зато громко; и, большей частью, это было для заработка, поскольку так делали и остальные любительские музыкальные группы Берлина того времени. Уже тогда у меня проявились определённые организаторские способности.
Я снова повстречался с Ронни, который к тому времени ушёл из нашей школы и, по-видимому, вместе с этим полностью забросил своё пение. Он стал «только лишь» ударником. В то время он выступал в некоторых клубах, и я находил его игру на ударных весьма недурной.
Я встречался с Ронни также и в частном порядке, в основном на дискотеках типа общеизвестной «Sound» (которая неоднократно упоминается в книге Кристианы Ф. «Мы дети со станции Зоо»), а также по случаю одной вечеринки побывал в доме его родителей, который, как оказалось, располагался совсем недалеко от дома моих родителей.
Меня поразило, сколько свободы предоставляли дома Ронни его родители. Казалось, их совершенно не беспокоило, сколько людей приходило на его вечеринки, и то, что они там «курили» и выпивали. Мои родители никогда бы не позволили такое, так что я немного завидовал Ронни.
Между тем подошёл мой 17-й день рождения, и я на какое-то время {сдружился} с человеком, который был значительно старше меня. Его звали Stephan, он в то время был моим лучшим другом, и у него уже была группа под названием Mythos, {имевшая опыт профессиональной записи}. Mythos к тому времени даже выпустили одну настоящую долгоиграющую пластинку и тем самым сделали себе кое-какое имя среди рок-музыкантов Германии. Поскольку я не имел никакого продвижения вперёд с моими записями, а также поскольку Stephan по случаю искал новых музыкантов, я уговорил его позволить мне присоединиться к нему. Он согласился и поинтересовался, нет ли у меня заодно на примете какого-нибудь ударника. Я сразу подумал о Ронни, который как раз купил себе новую ударную установку Sonor, и Ронни тоже согласился войти в состав Mythos. Он также привёл с собой бас-гитариста с необычным прозвищем Eicher.
Творчество той группы было несколько странноватым. Ударные, бас-гитара, гитара – всё это было нормально, но так называемый основной инструмент – флейта Stephan’а, – {наряду с невыносимо жалобным пением, объявлявшимся им совершенно необходимым}, придавали звучанию очень «элегический» оттенок. И всё это называлось «космическим роком». Это была музыка с множеством перебивок, и под неё было крайне трудно танцевать. Stephan запретил нам исполнять собственные композиции, обещая в противном случае исключить нас из состава группы, и вскоре мы поняли, что {единственное, что было профессиональном в Mythos, – это название и та вышедшая ранее пластинка}.
Следующие два с половиной года Ронни и я почти всё время были вместе и неожиданно познали все плохие грани рок-бизнеса.
За это время мы наиграли на целых две долгоиграющих пластинки, но против нас были: неоплаченные выступления, отвратительные отели, долгие и мучительные автомобильные разъезды с 6 людьми и полные огорчений поездки на туристическом автобусе, который не мог разгоняться быстрее 70 км/час. Кроме того, были ещё и постоянные проверки в тогдашнем транзитном сообщении, причём наши пограничники на западной стороне ввиду существовавшей тогда проблемы с ввозом наркотиков, вели себя даже хуже, чем пограничники ГДР. И ещё, конечно же, собственноручный демонтаж оборудования, при котором Ронни, работавшему с высоковольтным напряжением, приходилось рисковать собственной жизнью, поскольку он был единственным из нас, кто хоть немного понимал принципы электрических соединений осветительных установок. А ещё эти вечные денежные проблемы!
Впрочем, в это время мы с Ронни получили опыт, который впоследствии оказался очень полезен для нас: первые {сессии} в большой 24-дорожечной студии у Dieter Dirks в Stommeln, что около Кёльна. Иногда звукорежиссёр был настолько {пьяным}, что мы, когда он отправлялся спать, ночью тайком {изменяли положения регуляторов, чтобы наши записи звучали более вразумительно}.
Был также ещё один положительный эффект, заключавшийся в том, что мы учились быть вместе при плохих обстоятельствах и, не взирая ни на что, держаться на плаву. Это должно было дать нам силы в будущем в трудные периоды The Twins. Кроме того, я открыл для себя новой дополнительный музыкальный инструмент: во времена Mythos я приобрёл «Hohner String Melody» – клавиатуру, которая воспроизводила отличные звуки струнных. Для группы это было впервые, поэтому за клавишами был я сам.
После многочисленных споров и мытарств с Mythos я, Ронни и Eicher решили где-то к концу 1978 года выйти из состава этой группы. Мы написали письмо нашей тогдашней звукозаписывающей компании и уведомили её о том, что мы теперь свободны от контракта с группой. А затем выслали копию этого нашему лидеру группы, тем самым несколько его озадачив.
Следующий наш проект оказался весьма недолговечным: шуточная группа, которую я основал вместе с Ронни, и называлась она «Diamond And The Partyboys» («Бриллиант и мальчики с вечеринки»). В качестве певицы мы пригласили Birgit, которая помимо очень хорошего голоса была также {«new-wavig»} сексуальна, то есть {была в чём-то похожа} на Deborah Harry (Blondie). Упомянутый бас-гитарист Eicher теперь стал именоваться Eddie U. «Бриллиантом» была Birgit, а Свен, Ронни и Eicher были «мальчиками с вечеринки». Песни, которые мы сочиняли сами, весьма отличались от тех, что мы исполняли в Mythos, и были чем-то похожи на группу The Knack, которая в то время широко заявила о себе с песней My Sharona. Впрочем, существование Diamond And The Partyboys закончилось быстро и весьма внезапно, по причине того, что у нас украли наше оборудование и большую часть наших инструментов из комнаты для репетиций.
Между тем у меня появилась другая идея. Будучи в Mythos, я осознал, что попытки стать известными через выступления в Германии – это неправильный путь. Кроме того, в дополнение к этому, плохо было то, что в группе распоряжалось слишком много человек. 4 музыканта почти всегда имели 4 различных мнения. И, пожалуй, это было единственным, в чём я впоследствии был готов признать правоту нашего бывшего лидера группы Stephan’а. {Он тогда был просто вынужден установить для нас запрет на наши композиции}.
Что-то нужно было изменить, если я не хотел превратиться в обычного, работающего до тошноты горожанина. У меня не было продвижения вперёд в игре на гитаре; пожалуй, я был удовлетворительным гитаристом, но не более того. Таким Героем, как lvin Lee или Rory Gallagher, я точно не был.
В один прекрасный день, в конце 1979 года на Steglitzer дискотеке я впервые услышал новый хит, бывший номером 1 в Англии, – «Are Friends Electric?» от Gary Numan & Tubeway Army. От него у меня буквально снесло крышу. Это была музыка, которую я находил действительно классной. И такой простой. И такой отличной от всего того, что я делал до сих пор.
И я решил поставить мою Fender Stratocaster в дальний угол (где она стоит и по сей день) и приобрести себе настоящий синтезатор. А именно, Minimoog. Синтезаторы Moog в конце семидесятых как раз широко распространялись. Их поставляли Emerson Lake and Palmer и другие.
Да, у меня уже был некий опыт на клавишных с моим Hohner String Melody, поэтому в начале 1980 года я написал своё первое произведение на синтезаторе и по этому случаю пригласил Ронни к себе домой, чтобы он его послушал. Причина была в том, что я хотел спросить у Ронни, нет ли у него желания создавать подобную «новую музыку» вместе со мной. Ведь участие в Mythos и в Diamond And The Partyboys нас порядком сблизили.
Ронни пришёл ко мне домой, послушал композицию, которая состояла только из бэк-инструментала, и ему понравилось. Мы объединили наши усилия, и Ронни добавил к композиции мелодию на моём Minimoog. Я был в восторге. Ронни, похоже, попал точь-в-точь в новую музыкальную струю, и, вероятно, этому способствовало постоянное прослушивание музыки по AFN (наша бывшая американская солдатская радиостанция), так как Ронни был большим поклонником музыки из американских чартов. Так возникла наша первая композиция, инструментал под названием Twins Theme, который в дальнейшем лёг в основу песни The Desert Place.
По этому случаю мы также придумали себе имя. Мы назвались The Twins – близнецы. Понимая под этим то, что отныне мы сочиняем, играем и производим всё только вдвоём. По возможности, также без принуждений и «добрых советов» от посторонних.
С этой инструментальной композицией мы направились в спонсируемую сенатом Берлинскую студию звукозаписи, которая находилась на улице Pfalzburger, где я между тем недорого заплатил за студийное время. Возникшая там запись понравилась нам настолько, что у нас появилось достаточно уверенности, чтобы попытаться предложить её различным звукозаписывающим компаниям и производителям.
К сожалению, или, возможно, наоборот, к счастью, наша композиция не вызвала большого резонанса среди тех, кто её слышал, и по этой причине последующие два месяца стали очень тяжёлыми для меня. Я сочинил вместе с Ронни ещё 3 композиции и на последние сэкономленные деньги купил в то время ещё совершенно новый Roland Jupiter 4 – синтезатор с полифонией в 4 звука {и с 8 размещениями}, однако тем временем Ронни начал принимать всё более и более активное участие в группе под названием S.A.D.O., куда его взяли в качестве ударника. По вполне понятной причине: S.A.D.O., {не без помощи «многообещающих», во всех смыслах этого слова, продюсеров Берлина, записывали LP-пластинку} в известнейших студиях звукозаписи Paragon. Так что у Ронни оставалось очень мало времени для The Twins. А потом, с моей точки зрения, всё стало совсем плохо. Ронни подписал с продюсером S.A.D.O. трёхлетний контракт, который запрещал его участие в других группах. Я был разочарован, хотя, конечно, это нельзя было ставить в вину Ронни. Ведь музыка S.A.D.O. действительно звучала профессионально.
А затем случилось чудо.
Незадолго до очередной даты посещения The Twins студии на улице Pfalzburger, которая была к тому времени перестроена и оборудована 16-дорожечным записывающим магнитофоном, Ронни, по неизвестным мне до сегодняшнего дня причинам, повздорил с продюсером S.A.D.O. и по собственному решению ушёл из группы.
(Примечание Ронни: продюсер был изрядным упрямцем, не терпевшим конструктивную критику и предложения. Однако в творчестве должно иметь место и то и другое. По правде сказать, Свен и я также весьма упёртые, но конструктивную критику всегда допускали. Кроме того, у меня были отношения с солисткой S.A.D.O. А когда она мне разонравилась, мне посоветовали уйти из группы. Кстати, спустя много лет мы встретили этого продюсера, когда он работал в одном из отделов нашей звукозаписывающей компании, и в этот раз мы с ним даже сдружились. Он очень энергично поддерживал нас, особенно на {поздних сессиях}. Как говорит пословица, в шоу-бизнесе каждый встречает другого дважды.)
Положительный побочный эффект: теперь существованию The Twins ничто не мешало. Хотя у нас оставалось всего лишь 10 дней до даты записи в студии. Мы, словно оголтелые, упорно работали у меня дома над четырьмя композициями, которые были почти закончены, а также надумали сделать из них песни. Я вспомнил, как Ронни пел в обеденном холле нашей школы и спросил его, не хотел бы он спеть их, на что он без колебаний и с бравадой согласился, как будто ничем другим никогда и не занимался.
(Примечание Ронни: в то время как Свен разъезжал со своей группой Rockoko, я делал тоже самое с моей группой Chippendale, где я был попеременно то поющим ударником, то основным солистом. То есть уже тогда получил опыт в качестве фронтмена.)
Точно к сроку записи в студии все наши собственноручно сочинённые, естественно, на английском языке, тексты, а также музыка, были готовы. В новой студии сената мы бросили на чашу весов всю нашу креативность и музыкальность и, при любезной поддержке тамошнего звукоинженера Gerd Bluhm’а, записали песни Synthetic World, Night, Lights And Shadows, No Return (если я правильно понял, она впоследствии была переименована в Younger Days – прим. переводчика) и The Desert Place. Затраты составили 300 дойчмарок за 4 дня, включая стоимость мастер-ленты!
ОТКАЗЫ ЗА ОТКАЗАМИ, И ВСЁ ЖЕ МАЛЕНЬКИЙ УСПЕХ: ПЕРВЫЙ СИНГЛ THE TWINSЭто вторая часть истории The Twins, основанная на записях в моём дневнике, который я вёл в начале восьмидесятых. Сегодня я отвечу на вопрос, как называлась первая официально изданная запись The Twins, и как всё к этому пришло.
Как Вы, возможно, помните, первая часть истории The Twins закончилась на улице Pfalzburger, расположенной в Berlin-Wilmersdorf в помещении студии звукозаписи, спонсируемой Берлинским сенатом. К этому моменту у нас было готово 4 песни. Мы посылали наши демонстрационные кассеты некоторым, в то время ещё многочисленным звукозаписывающим компаниям в Германии и непоколебимо верили в то, что наша музыка, которую мы называли electronic pop, теперь вызовет огромный интерес у этих компаний, так что, в самом худшем случае, нам придётся вести переговоры только лишь о сумме контрактов на продажи. На каникулах я и Ронни поехали в летний палаточный лагерь на датский остров Bornholm, переполняемые напряжённым ожиданием того, какие отзывы от звукозаписывающих компаний ждали бы нас по возвращении домой. Едва мы вернулись, на нас градом посыпались отказы. Самое плохое, что это были «отказы по стандартной форме», которые высылаются звукозаписывающими компаниями в качестве стандартных ответов где-то на 50-100 демонстрационных лент, получаемых ими ежемесячно, и которые лишь слегка различаются друг от друга. Это нас порядком отрезвило.
Видимо, никто всерьёз не воспринял наши демонстрационные записи, либо вообще не удосужился их прослушать. Конечно, в то время мы ещё вообще не знали, в какие {неизведанные области} мы ступили с нашей музыкой в «старой доброй Германии». И, таким образом, мы искали виноватых в {этом предполагаемом невежестве} преимущественно в других.
Затем я узнал о хорошо субсидируемом «конкурсе рок-музыки», который объявил Берлинский сенат. В то время в Берлине был «уполномоченный по культуре» (кажется, его звали Bernd Mehlitz), который весьма заботился о благополучии среди берлинских музыкантов. Поэтому существовал конкурс, проводимый раз в 2 года, который назывался «Берлинские новости рока». И хотя мы были не настоящей рок-группой, а поп-группой, я всё-таки направил туда нашу демонстрационную кассету с четырьмя записями. Впрочем, без особых амбиций, поскольку по прошлым годам я знал, насколько малы шансы выиграть это соревнование.
Кстати сказать, в 1980 году подобная идея пришла в голову ещё 160 западноберлинским группам, и в течение следующих восьми недель жюри пришлось прослушать и оценить сотни песен. А затем в качестве приза восьми лучшим группам оплачивалось производство винилового сингла тиражом 1500 экземпляров, который они впоследствии могли распродавать самостоятельно.
16 октября 1980 года вместе с последними отказами от звукозаписывающих фирм мы неожиданно получили следующее письмо из сената, которое я хотел бы целиком представить здесь:
Re: Конкурс «Берлинские новости рока 1980».
Уважаемая группа The Twins, жюри, сформированное сенатором по культуре для конкурса «Берлинские новости рока», {определилось с решением}. Я рад, что имею честь сообщить вам о том, что ваши предоставленные записи были избраны в качестве одного из победителей конкурса. Также я прошу вас подтвердить, готовы ли вы принять приз – производство пластинки-сингла.
С уважением,
Ваш Dr. Günter Struve
Сенатор по культуре
И мы охотно подтвердили ему это. Но, с другой стороны, это привело нас в замешательство. По сути, это означало, что мы за счёт сената получим достаточно студийного времени для производства целого сингла. Затраты на профессиональные фотографии для прессы, изготовление обложки и штампование пластинки для победителей конкурса также оплачивались сенатом. Конечно же, всё это было просто неоценимо, если мы хотели двигаться дальше. Но об одной вещи нельзя было забывать: у нас совсем не было денег. В то время я, помимо учёбы, работал в качестве водителя такси по ночам. Ронни зарабатывал на хлеб водителем грузовика.
21 октября 1980 года состоялось обсуждение между победившими в сенате группами. Требовалось найти «управляющего проекта» среди всех участников групп, и его нашли в моём лице, поскольку у меня уже был небольшой опыт в этой области, а именно, работа с местными берлинскими группами. И неожиданно у меня появился доступ к надёжному счёту в {Берлинской сберегательной кассе} с суммой в 50.000 дойчмарок, открытому специально для моего распоряжения им в качестве управляющего, и который я должен был использовать для проекта «Конкурс рок-музыки». Правда, я сам заплатил взнос в 1500 дойчмарок для работы управляющим, но это было неважно.
Пожалуй, было очень важно подключить к работе лучших берлинских художников и фотографов и, таким образом, суметь подготовить профессиональные фотографии и обложки к пластинкам для групп-победителей (в том числе, конечно же, и для The Twins). Кроме того, я также отвечал за составление расписания пребывания в студии. Поэтому я выбрал, во многом с целью сокращения наших расходов, хорошо знакомую нам студию на улице Pfalzburger. Я исходил из расчёта пяти дней для записи на каждую группу. Мне было ясно, что этого времени более чем достаточно. Достаточно для того, чтобы любой, неофициально, конечно, мог сделать немного больше, чем одна или две песни. Но только в том случае, если к этому должным образом подготовиться.
Теперь мы всё планировали очень чётко. Ронни и я арендовали помещение для нашей практики в подвале школы Stephen, что в Berlin-Moabit. Тамошнего {сторожа} звали Gerhard Klisch. Он оказался чертовски славным парнем и, фактически, стал нашим первым фанатом. Он поистине делал всё возможное, чтобы нам там понравилось, и, кстати, он почти каждый вечер присутствовал на наших репетициях. Кроме того, у него была гигантская собака-полукровка с несколько необычным именем Futzi, которая всегда радостно прыгала на меня, как только видела меня.
И мы репетировали там, как ненормальные. Также я неистово занимался написанием новых песен, в результате чего возникли Runaway, The Passion Factory, X-Ray Eyes, Satellite City и Electric Bats. Ронни первым делом беспокоился о качестве текстов и, конечно, также просил содействия в создании аранжировок. Собственно, для нас было вполне логично, что Ронни, как признанный ударник, будет играть на ударных во всех песнях The Twins. В то время у нас ещё не было никаких компьютеров, поскольку их ещё массово не производили, и поэтому для программирования басовых партий мы использовали первый аппаратный секвенсор – небольшую белую пластиковую коробку под названием Fricke MFB 601 или как-то так. Мистер Fricke, кстати сказать, был горазд на создание электронных штучек его собственной небольшой компанией в Berlin-Kreuzberg. Если Вам это интересно, взгляните сюда:
www.mfberlin.de/Produkte/Musikelektroni ... b-601.html.
При работе с Fricke нужно запрограммировать все звуки, один за другим вручную, а ударник, которым предполагался Ронни, должен в своей игре следовать таймингу этого секвенсора. Это очень сложно. Но, конечно же, мы могли положиться на Ронни. Годы практики и многочисленные живые выступления пошли нам здесь только на пользу. Кстати, Linn Drum, который мы первым делом использовали в нашем последующем творчестве, был в то время первой настоящей драм-машиной {на основе сэмплов} (и использовался, к примеру, The Human League), но он был либо совсем недоступен в Германии, либо имел закупочную стоимость в 14.000 дойчмарок, что превышало наши финансовые возможности.
Мы приехали в сенатскую студию 10 ноября 1980 года с очень амбициозной программой записи 5 новых песен. Благодаря нашей хорошей подготовке мы умудрились не только поработать над этими пятью треками, включая «сенатский» сингл, но заодно и сделать ремиксы на другие наши песни, записав для них новый вокал (в том числе и для The Desert Place). Моя бывшая преподавательница английского языка, Anna Sillimann, нашла в наших песнях, когда я играл их для неё, ряд недостатков, заключающихся в неправильной расстановке слов в предложениях, поэтому новых записей в любом случае было не избежать.
Таким образом, в конце 1980 года у нас в руках без особых финансовых затрат неожиданно оказалась полная LP мастер-лента из 9 треков, а также почти готовый к печати сингл количеством 1500 экземпляров для собственных продаж. Песня, которую мы выбрали для нашего первого сингла, называлась Runaway. Мы посчитали эту песню достаточно забавной, а песню The Desert Place, которая в наших глазах выглядела гораздо интереснее, и поэтому не должна была стать частью этого {независимого производства}, решили поберечь для будущего. Потому как мы планировали больше. Мы хотели пойти «ввысь», …и это ещё скромно сказано. И мы решили, что это произойдёт в 1981 году, ещё не зная, какой тернистый путь ещё предстоит нам в ближайшие месяцы и годы.
