Как бы вы описали свои сочинения? Как бы вы охарактеризовали себя как художника?Душа моих сочинений – пение. Я представляю их в виде большого дерева с двумя основными ветвями. Одна ветвь – пение, она началась с моих сольных сочинений, исследующих человеческий голос и его возможности. Это было очень интенсивное обучение в течение 30 лет – работать с моим собственным инструментом и открывать самые разные его возможности. Кроме того, это включает запись компактов, и композиций с Ансамблем, а также другими группами, исполняющими эту музыку.
Другая ветвь – сложные формы, среди которых оперы, музыкальные театральные сочинения, инсталляции или фильмы. Именно здесь различные элементы сплетаются воедино в одно крупное сочинение. Но я всегда ощущаю, что эти формы объединены, в своем роде, музыкально. Даже в изображениях базовой основой всего является именно размышление о ритме. И необязательно только метрический ритм, но ритм, я бы сказала, является основой переплетения различных модальностей восприятия.
Считаете ли вы себя танцовщицей / хореографом?Нет, я не считаю, что я только танцовщица. Скорее, я бы предпочла назвать себя сочинителем образов и музыки, а затем уже и движения. Мне кажется, сделанное мною в музыке и с помощью моего голоса так связано с телом, что разъединить их невозможно.
Когда вы начали петь?Я певица в четвертом поколении, у меня музыкальное происхождение. Моя мама была первым голосом Muriel Cigar на радио, и она участвовала в сорока музыкальных мыльных операх на CBS, ABC, NBC. В моей семье много пели. Мой дедушка был певцом, бас-баритоном, а мой прадедушка был кантором. Пение было семейной традицией, и, в каком-то смысле, оно было моим первым языком. Мне было приятно петь. Это был персонально мой язык.
Что еще в вашем детстве привело к тому, что вы стали художником (творцом)?От рождения у меня были проблемы с глазами: я не могла слить воедино две картинки и поэтому в детстве была физически не координированной. Моя мама услышала о ритмической гимнастике Далькроза и отвела меня к замечательным сестрам, полькам Mita и Lola Rohm в Steinway Hall. Ритмическая гимнастика Далькроза – способ обучения музыке с помощью движения; многие дирижеры изучают ее, чтобы стать физически координированными.
Но для меня это было настоящее обучение физическому движению с помощью музыки, потому что когда я была маленьким ребенком, у меня уже были явные наклонности к ритмике. Я помню, что там было много работы с ритмическими палочками. Я не помню саму музыку, но помню, как мы придумывали музыку и бросали мячи в определенное время, а также упражнения, касающиеся музыки в связи с определенными частями тела. Для меня это было откровением. Звук, пространство и движение объединились. Я настолько полюбила это, что все телесное во мне преобразилось. Учитывая мое происхождение, переживание единства голоса или музыки и тела было тем, что подспудно повлияло на меня, хотя все эти годы я об этом и не догадывалась.
Как вы пришли к своему вокальному стилю?Я думаю, для меня как певицы откровением стало то, что произошло где-то в 1965 году. Я приехала в Нью-Йорк в 1964. В Колледже Сары Лоуренс я обучалась и на отделении вокала, и на отделении танца. Я также немного изучала театр. Я разработала себе учебный план под названием Комбинированные искусства перформанса, в котором две трети программы были уделены искусствам перформанса. Мне разрешили это сделать, что было здорово. К тому времени я уже много занималась фольклорным пением. Я окончила колледж отчасти благодаря пению под гитару на детских днях рождения, также до этого я участвовала в нескольких рок-н-рольных группах.
Но когда я только приехала в Нью-Йорк, мои сочинения были в большей степени основаны на жестах со своего рода кинематографическим синтаксисом и структурой. Я много думала об изображениях. Как можно представить изображения, которые были бы разрезаны так же, как на кинопленке? Как эти разрозненные элементы будут сочетаться? Звуковой составляющей тех произведений были кассетные записи, которые я делала сама. В то время не было многодорожечных кассетных магнитофонов, но я работала с двухдорожечным и потом делала наложение.
Но в определенный момент, прожив в Нью-Йорке около года и выступая в различных художественных галереях, церквях и подобных местах, я по-настоящему сильно соскучилась по пению, обыкновенному пению, поэтому я села за фортепиано и стала вокалировать. В один из дней 1965 года я осознала, в одно мгновение (...это на самом дела было как вспышка...), что у голоса может быть плавность и пластичность тела, например, как артикуляция руки; то, что голос может быть инструментом, и я могу создать словарь, построенный на основе моего собственного голоса, так же, как я сделала это для движения. В движении у меня было много физических ограничений. С какой-то точки зрения, это пошло мне на пользу, потому что я была вынуждена найти свой уникальный способ двигаться. В некотором отношении технические ограничения полезны, потому что вы обязаны найти свое собственное направление. Итак, когда я применила тот же самый принцип к своему голосу, у меня изначально был более виртуозный инструмент, доставшийся в наследство от моей семьи. Это было как будто передо мной распахнулся целый мир; вот тогда я и осознала, что в голосе могут быть различные текстуры, цвета, способы производства звука, различия в поле и возрасте, характере, способе дыхания, ландшафте. С другой точки зрения, это было моим способом возвращения к семейной традиции и тем не менее сохранением своего собственного метода. Потому что в нашей семье всегда было трудно заявить о себе как об оригинальной певице.
Как вы создаете новые произведения?Ну, каждая композиция особенная. Иногда это начинается, когда я сижу за фортепиано и ищу какую-то фразу; иногда это начинается с образа или идеи. Сочинение музыки непрерывно, я всегда работаю над музыкой. Затем время от времени у меня скапливается достаточно энергии для создания больших сочинений, включающих различные перцептивные элементы. Если это большое произведение, я начинаю, создавая различные слои или материалы, такие как: музыкальный материал, изображения, идеи костюмов и освещения, пространственные концепты, материал движения. В определенный момент я размечаю положение этих слоев и пробую различные способы их объединения. Это обычно происходит после того, как материал был опробован на репетиции с Ансамблем или, если это сольное произведение, мною самой. Радость и сложность такой работы в том, что неизвестность составляет значительную часть процесса сочинения. Каждая часть как загадка, требующая решения. Возбуждение от отгадки стоит смирения перед неопределенностью. Главное – отстраниться от этого процесса в той мере, которой будет достаточно, чтобы произведение само превратило себя во что-то известное.
Что по поводу будущего? Сделаете ли вы ваши партитуры доступными будущим поколениям?Я много думаю о нотации моей музыки, так как ее суть и принципы сложно передать на бумаге. И, в основном, я работаю, как я бы сказала, в акустической традиции, поскольку я передаю материал в непосредственном общении или работаю с людьми, которые сами поют, а не изучают партитуру.
С точки зрения передачи моей музыки будущим поколениям, один из возможных путей – традиция, в которой музыка передается от поколения поколению, от учителя к ученику, к следующему ученику, понимаете, и так далее через все поколения.
С этой традицией у меня есть определенные сложности, так как иногда мне трудно артикулировать принципы, которые я знаю инстинктивно. Мне трудно вербализовать или объяснить другим певцам, где они просто обязаны придерживаться более отчетливой сложности форм. Поэтому некоторые детали теряются. Я беспокоюсь о том, насколько сильно это повлияет на приемы, передаваемые от поколения к поколению. Не смотря на возможные недостатки, это, судя по всему, то, как я до сих пор работала.
Далее, другая традиция – перенесение музыки на бумагу. Я думаю, некоторые из моих произведений могут быть записаны в нотации так, что другие люди смогут что-то из них извлечь. Возможно, нотация музыки вместе с записью на пленку. Запись для практики и многочисленные инструкции по поводу исполнения произведения. И еще, надеюсь, пока все мы живы, какая-то помощь в обучении других людей.
У меня действительно есть сомнения о передаче моих материалов, но все же я хочу оставаться великодушной и щедрой в том, как много людей поет эту музыку, потому что петь ее, в самом деле, замечательно. В конечном счете, мне нравится, что другие люди чувствуют и поют эту музыку.
Какова ваша роль как художника (творца) в обществе?Ну, мне кажется, что я все время размышляю над тем, что значит быть художником (творцом) в мире, в котором мы живем. И чем я могу быть полезна как художник (творец) в мире. Сейчас мне кажется, что очень-очень важно встать на защиту воображения, свободы мысли, творчества, и идти своим путем. Все эти качества могут быть с легкостью потеряны в обществе, в котором мы живем.
Живое выступление – уникальное переживание. Это, по сути, – одно-единственное религиозное групповое переживание, доступное нам (за исключением посещения церкви), в котором люди взаимодействуют.
Я думаю, что искусство в силах снизить темп жизни настолько, чтобы вы смогли в большей мере осознать действительность, по-настоящему пробудиться, чтобы посмотреть на мгновение, увидеть, что происходит в это мгновение. Ваша память, сердце, разум пробуждаются, и... и это дает вам немного пространства для... позволяет освободиться от привычных способов... от того, как вы смотрите, слушаете и переживаете что-то.
В этом смысле искусство становится прототипом или образцом полноты переживаний в мире, в котором мы живем. Мне кажется, что эмоционально, из-за перегрузки скоростью и какой-то фрагментацией нашей жизни, нервная система начинает отключаться. А если у вас есть искусство, обладающее определенной мощью или предвидением, с его помощью можно вновь осознать, что происходит. И, на мой взгляд, это очень важно.
(перевод Proverbs)
И все же, что-нибудь связывает вас с джазом?- Лучшей подругой моей матери была
Милдред Бейли, знаете такую?
Вместо ответа я напеваю Rockin' Chair.
-Да-да, она мне ее тоже пела и вообще иногда давала кое-какие советы.
А еще?- Да вроде и все, не считая, конечно, Эллы Фитцджералд. Ее владение голосовыми связками и дыханием не может не служить образцом для каждого, кто сознательно развивает свой голосовой аппарат.
Ну и еще один неизбежный вопрос. Что вы знаете про Вашего великого однофамильца Телониуса Монка?- К стыду своему, до совсем недавнего времени не знала ничего. Теперь, когда знаю, нахожу его творчество...неотразимым - irresistible.
Мой основной принцип открылся мне как озарение: в один прекрасный момент, году в 65-м, я распевалась за роялем, и вдруг меня буквально осенило, что своими вокальными связками и диафрагмой я могу управлять так же органически, как рукой или ногой.
И что, в Нью-Йорке можно было заработать на жизнь звуковыми инсталляциями - такими, как "16-милимметровая серьга" или "Сок" в авангардных художественных галереях... или эпизодическим участием в псевдодокументальных фильмах Фрэнка Заппы и Дэйвида Бирна?- Нет, не сразу, конечно. В 60-е я позировала художникам, играла в каких-то рок-группах, пела детям песни под гитару.
Хотя вы начинаете как бы с нуля, и какими первобытными ни казались бы ваши песни и оперы без слов, в Вашей музыке, все-таки, ощущается неофольклоризм начала ХХ века - Стравинский, Барток - особенно "Микрокосмос".- Точно! "Микрокосмос" -это мое самое любимое. Да, и Прокофьев, которого явно недооценивают.
В отличие от компьютеризированных перформансов Лори Андерсон, с которой вас наверняка тоже сравнивают, вы ведь стараетесь не пользоваться даже простым микрофоном? А это значит - ограничивать размеры аудитории?- Да, такие приемы, как разные прищелкивания языком и присвисты, когда я одновременно играю на хомусе, конечно, без микрофона не услышишь. Но это не значит, что я стала бы принципиально менять программу из-за акустики того или иного зала.
Вы всегда поете "Сказочку" на языке той публики, перед которой выступаете?- Да, и вы наверняка хотите спросить, был ли русский самым трудным? Нет, хотя я пела ее и по-корейски и по-венгерски, самым трудным оказался...датский.
Мисс Монк перехватывает мой взгляд на портрет далай-ламы, пришпиленный к зеркалу в ее артистической уборной.
- Да, под влиянием буддизма я изменилась. Раньше я была тираном, как и все руководители - режиссеры, хореографы и так далее. Теперь мне понятнее не только то, что движет теми, с кем я работаю, но и легче обнаружить свои собственные уязвимые места. И благодаря этому я могу теперь оценивать свое место в искусстве. Это - концерт, живой контакт со слушателями и артистами, которые будут мою музыку исполнять. Хотя мои хоровые вещи теперь издаются престижным нотным издательством Boosey & Hawkes, без моего личного участия так, как надо, их все равно не разучат. И только на концерте - с микрофоном или без, можно передать ощущение творческой игры воображения, наконец, способности идти своим собственным путем.
(jazz.ru) 
