(ВИА, Советская эстрада) ВИА "Ариэль" - Памяти Льва Гурова (3CD) - (1968-2002), MP3 (320 kbps)

К февралю мы опять стали «железнодорожниками». На этот раз вместо ушедшей на пенсию Ривы Яковлевны заступил Марк Борисович Каминский, бывший директор дворца трубопрокатчиков, который просто «утащил» нас за собой.
Этот год я очень хорошо запомнил. Наверное, назову его самым счастливым в моей творческой судьбе, хотя он был и самым скандальным...
...В марте наш дворец принимал гостей со всего Советского Союза — состоялся семинар худруков-железнодорожников, И каким-то ветром занесло сюда латыша Ветру (прямо каламбур!). После нашего выступления на этом семинаре к нам подошел Язеп Янович из Лиепаи и говорит: «У вас очень классная группа, хотите к нам, в Латвию? У нас в августе состоится крупный фестиваль, посвященный 50-летию образования СССР». У меня аж голова закружилась! Прибалтика — это же почти заграница! «Конечно!» — почти заорали все...
Ветра оказался по-западному пунктуален: ровно через месяц на столе у Каминского лежало приглашение. Для меня это событие стало эмоциональным всплеском. Как сейчас помню: сижу я на бабушкином сундуке в маминой комнате с баяном и двое суток не выхожу на улицу — так меня увлекла работа над русской народной песней «Отдавали молоду!» Чтобы подчеркнуть ее величие, даже назвал так: «Парафраз на тему русской народной песни «Отдавали молоду». Пожалуй, это лучшее, что я создал в стиле фолк-рока, где выплеснул все эмоции: здесь было все — и трагическое, и смешное, и сдержанная классика, и хулиганство на сцене, словом, моя маленькая симфония на народную тему. С тональностью вообще вышел казус. Обработка написана в ля-бемоль миноре, в которой, как известно, семь бемолей (!). Пианисты, например, ее терпеть не могут, от нее, как они говорят, бывает «рак пальцев». Шариков, пока разбирал, матерился, но учил... Но это не было моим каким-то трюкачеством, просто я убежден, что каждая тональность для меня — это философская категория, которая имеет свою звуковую окраску! После записи этой композиции на пленку происходили анекдотичные ситуации. Некоторые меломаны, думая, что их магнитофон крутит медленно, подкручивали скорость на аппарате, справедливо полагая, что, ну, не может быть у гитаристов такой тональности, наверное, все-таки ля-минор!
В результате самопальных записей песня звучала в ля-миноре, отчего мой сольный голос «буратинил», а в конце каплунское: «...ма-а-ли-и-на-а-а...» можно было сравнивать с голосом юного Робертино Лоретти!
Забегая вперед, хочу вспомнить любопытное мнение Ныне известного композитора Андрея Мисина. Оказывается, он учился в Челябинском мединституте и готовился стать врачом, но... Именно композиция «Отдавали молоду» развернула его судьбу на 180 градусов, и он с головой окунулся в музыкальную стихию!
Постепенно мои аранжировки усложнялись и стало не хватать еще одного инструмента. Так появился шестой участник, однокашник Каплуна Володя Киндинов, родом из Днепропетровска, хороший джазовый пианист. Благодаря Боре тот сразу получил кличку «золовэйко» за звонкий голос. Я даже сделал его солистом в шуточной украинской народной песне «Марыся». Все шло своим чередом, звучание шести музыкантов позволяло играть сложнейшую музыку. Как вдруг...
Концерт в парке им. Ю. Гагарина, проводы отрядов ССО на БАМ. Середина лета на удивление была холодной. Выступление проходило на воздухе, поэтому легкие концертные рубашечки решили не одевать, а остаться в своих теплых пиджачках. Концерт прошел, как всегда, здорово, но на следующий день меня срочно вызвали «на ковер» к директору. Его первый вопрос меня обескуражил: «Почему вы вчера выступали босиком?» Я стал лепетать: «Как... что... кто это сказал?» — «Мне позвонили рабочие радиозавода...»
Надо сказать, к лету у Марка Борисовича накопилась куча неприятностей с нашей группой — склоки следовали одна за другой. Он уже и не рад был, что связался с нами. Мои аргументы он не принял, сказал, что нам уже не доверяет.
Каплей, переполнившей чашу терпения, явился злополучный концерт через неделю во дворце. На нем пара пьяных мужичков «завела» зал, что называется, с пол-оборота. К пятой песне шум стоял, как тогда в политехническом. Вдруг слышу, сбоку из-за кулис кто-то орет: «Немедленно закрыть занавес!» Занавес закрыли и на сцену выскочил Каминский, и при включенных микрофонах ничего не понимающий зал услышал: «Вот где свила гнездо антисоветская гидра!»
Концерт через полчаса после начала был сорван, и под милицейским кордоном недовольная публика покидала зал.
Утренние разборки в директорском кабинете поставили точку: «Я вас увольняю и никаких фестивалей!» Потом, после паузы, добавил: «Но даю вам последний шанс — пересмотрите дальнейшую жизнь и особенно репертуар!» От последнего слова я впал в недоумение: репертуар как раз приобретал гражданские черты, тем более, что занавес был закрыт во время исполнения моей «Баллады о памяти». Так два пьяных придурка, казалось, похоронили светлую мечту о Латвии. Приближался август, надо было что- то делать.
И здесь я хочу отдать должное моим коллегам, чья самоотверженность тогда спасла ситуацию. Немногие ансамбли могут похвастаться таким единодушием. Видимо, для этого надо очень любить свое дело, иметь здоровый фанатизм, который рано или поздно победит! Может, это звучит пафосно, но тогда от безысходности мы были готовы на все...
«Ариэль-72».
Стоят слева направо: В. Киндинов, С. Шариков, Б. Каплун, В. Ярушин.
Сидят: С. Антонов, Л. Гуров.
Лев Гуров, Сергей Антонов, Борис Каплун, Владимир Киндинов, Сергей Шариков и я — эта челябинская шестерка решается на отчаянный шаг: ехать во что бы то ни стало! Без аппаратуры, без инструментов, без костюмов, просто чтоб заметили и спасли. Смотрим на карту: от Челябинска до границы со Швецией около 3000 км, добираться накладно. Чешская гитара «Торнадо» была когда-то куплена на общие деньги, ее решено было продать. Но 300 рублей едва хватало на дорогу, остальные пришлось доставать кто где мог. А самое главное, родным и близким было приказано — молчать!
И вот через трое суток — Латвия! Уже подъезжая к Риге, я разговорился с одним фаном, ехавшим на фестиваль. Нагнал он страху тогда сильно. Рассказал, что фестиваль европейского уровня, назвал больше десятка разных прибалтийских групп, сказав, что русским там «дышать-не видать»! Я как-то робко похвастался, что у нас много своего, на русском языке, пара классных народных песен. Чувак как-то брезгливо на меня уставился: «Ну, мужики, вам ничего не светит, даже не пытайтесь!» Я загрустил, но в душе что- то теплилось.
...Подходим к площадке, пульс учащается, еще за километр слышен стон баса... И вот вывеска: «Пут вейни! (вей, ветерок. — латыш.) Репетиционный день, ворота открыты, входим. На сцене — груда аппарата, количество колонок шокирует! Какой-то человек с метлой нам что-то говорит на латышском, но мы, не понимая, решаем: надо «ухиливать»! Я говорю ему: мы, мол, из Челябинска, хотели посмотреть... Потом смотрим друг на друга, и я узнаю: «Язеп Янович?» Вот это встреча! Он тоже узнает меня и через полминуты я — в оргкомитете. «Линнардс Муциньш» — отрекомендовался симпатичный высокий очкарик — председатель. Потом достает какую-то бумагу и говорит: «А-ри-ель» — ви виступаете трэты дэн». Я уставился на него, ничего не понимая. Уже готовил жалобную речь. Оказалось, до той злополучной ссоры наш босс выслал нашу заявку и забыл про нее. Создавалась интересная ситуация: у нас не было командировки, но имели на руках бумагу с печатью и подписью Каминского. Узнав об этом, Линнардс нисколько не смутился: «Ну и что, у нас каждый второй так приехал. Аппаратура здесь общая, ваше дело — выступить». Еще один приятный сюрприз: ночлег тоже обеспечен, гостиница «Лива» за счет организаторов. А мы уже присматривали лавки на вокзале... Словом, фарт!
На ежегодный латвийский фестиваль «Янтарь Лиепаи» съезжалось огромное количество оркестров, солистов и групп почти из всех союзных республик. Конкурс проходил по трем номинациям: джаз-оркестры, эстрадные ансамбли и ансамбли биг-бита. Последняя номинация была самой престижной. Термин «рок» в то время применялся, в основном, к рок-н-рольным командам, а более тяжелый стиль обзывали андеграундом.
Репетиции шли днем и ночью. Здесь мы тоже решили не «раскрывать карты». Порепетировали старые рок-н-рольные песенки, полагая, что нас здесь тоже не знают. Хотя кто-то из зала крикнул: «Лебедушку давай!» (причем с ударением на «у»).
Шел третий день конкурса. Когда объявили «Ариэль» как представителя Урала, примерно треть зала пошла покурить. Наше конкурсное выступление состояло из разных песен, таких как: «Зимы и весны», «С песней по Уралу», «Баллада о памяти» — мои авторские, гуровская «Тишина», «Река несла дубок» — латышская народная песня как обязательная программа. Я сделал ее со скрипкой — публика визжала от восторга... К битловской сюите из «Монастырской дороги» зал уже был полон. Мы чувствовали какой-то порыв, назревала сенсация! И вот главный момент — «Отдавали молоду». Эта память, видимо, навсегда! Все эмоции передались публике, любое, малое или большое соло, сопровождалось аплодисментами, в тихих местах стояла гробовая тишина. После оваций, выстроившись на авансцене, мы вкушали эти звуки зрительского шума и не верили, что это происходит на самом деле, а не во сне. Мокрые и счастливые, под удивленными взглядами устроителей фестиваля мы покидали зал. Председатель жюри, знаменитый Раймонд Паулс, после концерта пожал мне руку, и я был на вершине счастья!
Латвийский конкурс «Янтарь Лиепаи-72». Главное сражение.
На следующий день местная газета «Коммунист» вышла с шапкой: «Авторы самой большой сенсации — «Ариэль». И дальше: «Неужели большой приз покинет Прибалтику?» В гостинице «Лива» всю неделю стоял шум и гам. Все братались. Мы — с эстонским «Фиксом» из Тарту. Нас с Борей в «алкогольный оборот» взял латышский хохол Юра Бабенко. В общем, сказочная неделя завершилась не просто победой — триумфом! Мы получили приз — деревянный кубок с янтарем «Малый янтарь» за победу в своей категории. Большой присудили шикарному джаз-оркестру Тамошюнаса из Литвы. Вместе с призом нам вручили шесть подсолнухов, срубленных под корень — дескать, тянитесь к солнцу!
Я долго добивался встречи с Раймондом Паулсом, и вот, наконец, мы сели в холле гостиницы, где рассказал ему о всех наших приключениях. На что мэтр ответил: «Ничего, вот покажете приз, и все встанет на свои места!» Не встало...
...Вернулись в Челябинск перед началом занятий в институте. Как ни скрывали, что уехали, ничего не вышло. «Маяк» уже «растрезвонил» о нашей победе и поклонники наклеили листовки радостного содержания на телефонные будки в центре Челябинска.
Разговор с представителями власти шел в русле 37-го года. Нас обвинили черт знает в чем: что мы — самозванцы, что мы ведем молодежь «не туда» и что мы опозорили Урал (!!!). Борис Гринев, тогдашний идеолог по культуре, в манере Берии выдал: «Вы сами подписали свой приговор! Мы не дадим вам собираться вместе ни в одном дворце города, а уедете — мы вас достанем, где угодно!» В который раз нас «приперли к стенке», был один выход — уезжать! После телефонных переговоров с Паулсом было решено: опять в Латвию, писать пластинку, а потом как получится... Договор был такой: первая сторона диска должна состоять из песен латышских композиторов Паулса и Фрейденфельда на русском языке, а вторая на наш выбор. В 70-е годы в Латвии был очень популярен вокальный дуэт Бумбиере и Лапченок, но пели они на латышском, а Раймонду хотелось выйти на всесоюзную арену, и он решил это частично осуществить с нашей помощью.
В конце 72-го устроились играть на танцах в ДК ЗСО опять без названия. Директор Скалыгин под страхом потерять партбилет приютил у себя...

В институте тучи над Каплуном и Киндиновым в который раз сгущались, и мы решили не рисковать, подогнав сроки записи в Риге под их каникулы. Все повторилось сначала, уезд инкогнито, наказ родственникам молчать...

На этот раз в Латвии «ягнятами» мы себя не чувствовали. Была очень солидная работа, и к нам отнеслись с должным уважением. Званый обед, который устроил Паулс в шикарном ресторане «Рига», еще раз нас убедил: надо вливаться в европейскую жизнь, может, это тот «счастливый случай?» Особенно на записи нас поразило мастерство суперзвукача Александра Гривы! Имея очень скромные, по тем временам, возможности, он записал сложнейшие композиции с ходу! Здесь, конечно, и наша заслуга, так как песни были очень четко отрепетированы. Судите сами, послушав такие песни, как «Зимы и весны», «Тишина», Отдавали молоду», которые мы записывали всего на две (!) дорожки! Сначала был записан инструментал «сплошняком», без остановок, затем накладывался вокал. Если кто-то ошибался, начинали сначала. При этом учтите, что хронометраж «Отдавали молоду» — восемь минут и 40 секунд! Той «хрустальности вокала» песни «Зимы и весны» я не мог добиться спустя много лет, имея очень совершенную аппаратуру! На второй стороне выделялось три композиции Паулса: «Орган в ночи», «Колокола» и «Одиночество». Потом мы узнали, что Грива продюсировал модную тогда инструментальную группу «Зодиак». Перед съемкой на рижском телевидении Раймонд подошел ко мне, сунул что-то в руку и сказал: «Это — от меня». Я взглянул и обомлел: басовые струны «Fender» — мечта любого басиста! Перед тем, как уехать, мы с Паулсом еще раз просчитали вариант переселения в Латвию...
Раймонд Паулс на видеозаписи в Риге, 1973 г.
А в Челябинске уже все знают и в институте готов приказ: «Отчислить студентов Каплуна и Киндинова за опоздания на занятия на два (!) дня». До диплома оставалось всего три месяца. Подключились родители. Надо было видеть эти унижения и валяния в ногах у деспотичного ректора Сапронова, чтобы понять, насколько это было серьезно! Но вот, царской милостью, они восстановлены, однако с условием: «Чтобы “Ариэлем” не “пахло” за километр, бывшего студента Ярушина не пускать на порог по любому поводу, а провинившимся срочно создать альтернативный ансамбль “Юность Урала”»! Во как!..
Вдогонку еще одно неприятное известие: позвонив в Ригу, я узнал, что наш обком успел «нагадить» и там... По звонку из Москвы размагнитили видеозапись на рижском телевидении, нашу пластинку запретили выпускать... Впору Паулсу было отказаться от нас. Но тот вдруг приглашает меня приехать в городок Огре, в 40 километрах от Риги, на место будущей «дислокации», где уже найдено несколько комнат общежитского плана и одна однокомнатная квартира для единственного женатого в то время Льва Гурова, его жены Нины и трехгодовалой дочки Наташки. Но все это временно, и через год нас ждут квартиры, уже всем, в Риге!
Вспоминая сейчас, думаю, что это был какой-то детективный сон, что всего этого не могло быть! Будто кто-то снимал фильм с почти криминальной историей... По прошествии стольких лет тебе, читатель, будет интересно сравнить разные эпохи...
Взяв с собой Антонова, чтоб не было скучно, я добрался до Огре. Город нам не понравился, грязный, с алкашами, как в Челябе, но выхода не видно.
Дома уже нет такого оптимизма, Боря с Володей катаются с институтским ансамблем по стране — от Якутска до Литвы, репетировать бесполезно... Работаем в разных ресторанах. Я — на вокзале в «Челябинске», Лева — в «Туристе», Серега — где придется. Надо сказать, кабацкая работа — это колоссальная школа жизни, и тем, кто ее прошел, легче выносить тяготы жизни простого «лабуха». (Как я не люблю это слово!) Прекрасно помню пение по тетрадке самых зачуханных шлягеров, изучение кавказского фольклора, унизительное пихание мятой трешки, рядом с фикусом, чтоб никто не заметил... А метания графинов между столами враждующих кланов!
...Однажды около оркестра за спецстолом расположились... семеро официантов другого ресторана «Южный Урал» в традиционных смокингах с бабочками и... без жен! Это было странно... Может, это был какой-то спор, не знаю, но в тот вечер на одной песне я заработал 27 рублей! После первого исполнения нашей ариэлевской песни «Привидение» ко мне подошел один из официантов и кинул в фикус трояк... При этом вся гарсонская братва, собравшись в кружочек, выписывала ногами модные кренделя. Девять раз подряд я честно «драл глотку», посетители уже, наверно, ненавидели меня, а официанты продолжали свой танцевальный марафон... После этой песни пришлось перейти на инструментал — связки мои сели окончательно!
Потихоньку стала засасывать праздная жизнь. Погоня за «капустой» на заказ превращалась в лотерею, водочка, девочки... Я уже стал подумывать: не судьба ли это моя? И все-таки надо было пройти эту школу, чтобы потом ощутить разницу!
Май 73-го все поставил на свои места.
Мог ли кто-нибудь из нас представить, что простая газетная статья способна изменить судьбу нескольких людей? Кто-нибудь скажет: «В советское время не может...» Но это случилось! Именно в то время.
Майская статья Никиты Богословского «Трудный, но легкий жанр...» в «Литературной газете». В ней автор рассуждает о советской эстраде, кое-кого ругает... Достается даже Иосифу Кобзону. Но дальше читаю и не верю глазам: «А вот послушайте “Ариэль” — вот это ансамбль!» И дальше одни хвалебные эпитеты! Каким образом мы понравились известному композитору, ведь мы даже не были знакомы? Судя по всему, он и не знал о наших мытарствах, когда писал. Позже я восстановлю хронику этих событий, а пока... В Челябинске взорвалась информационная бомба! В обкоме разбирался конкретный вопрос — куда девался «Ариэль»?
В момент появления статьи к нам в город приехали «Песняры», с которыми я так хотел познакомиться! Собрались звездным составом, пришли на репетицию. В перерыве разговорились. Владимир Мулявин говорит: «Что-то я о вас слышал недавно...» — «А можно поиграть?» — робко попросил я. — «Давай, валяй!» — Володя собрал всех своих в зале... Мы исполнили только «Отдавали молоду». Видно, что музыкантам это понравилось. А Мулявин сказал: «Ты знаешь, вот это крупное соло гитары в конце на “фортиссимо” я бы запатентовал!» Показываю ему статью Богословского. Тот: «Ну, вот видишь! Не рыпайся ты пока в Латвию. Где тебя уронили — там и поднимут!» До сих пор помню его золотой совет!
И в самом деле, на следующий день меня вызвали в филармонию и впервые назвали по имени-отчеству. «Валерий Иванович, — произнес худрук филармонии Валерий Дмитриевич Стрельцов, — хватит вам скитаться по подвалам, давайте работать на профессиональной сцене!» Так, в одночасье, мы стали профессионалами!
Надо ли говорить, что любые положительные эмоции всегда благоприятствуют творчеству. Вот и тогда — сел за баян и с ходу написал едва ли не самую лучшую свою авторскую песню «Зимы и вёсны». В ней было что-то от «Битлз», а насыщенная и очень высокая тесситура вокала напоминала песни русских народных хоров. Но, как часто бывает, себя недооценил. Вдруг мне показалось, что мои коллеги ее не воспримут, в который раз вспомнив усмешки Гурова со Слепухиным. Оказалось, совсем наоборот: Гуров от нее сразу «прибалдел».
«Ариэль» - лауреат «Янтарь Лиепаи».
Слева направо: В. Ярушин, С. Антонов, Б. Каплун, В. Киндинов, С. Шариков. На втором плане Л. Гуров. 1973 г.

Все постепенно становилось на свои места. С февраля начались репетиции. Правда, у Киндинова вдруг изменились планы, захотелось назад, на родину сала... И на его место логично вписался пришедший из армии Ростислав Гепп. Борю институт обещал отпустить только после практики, то есть осенью, а пока появился временный барабанщик — веселый бабник Женька Сметанников.
Ведущий у нас уже был на примете — институтский приятель Саша Фриш. Шкодник и балагур, родом из Еманжелинска, он был сыном клоуна, сам впоследствии стал профессиональным коверным. Новеллы его кумира — Леонида Енгибарова — очень удачно вписывались в сценарии концерта, которые мы часто писали вместе. Конечно, сдавали мы программу партийным боссам «прилизанную» во всех отношениях, прятали кудри... Палочкой-выручалочкой стала русская песня. Во-первых, она была вне политики. А во-вторых, в ней я чувствовал себя, как рыба в воде. Как художник, которому дали в руки любимые краски.

Премьера сольного концерта в челябинском Дворце спорта «Юность» в ранге профессионалов. Слева направо: В. Ярушин, Е. Сметанников, Л. Гуров, А. Фриш, С. Антонов, Р. Гепп, С. Шариков. 8 мая 1974 г.
8 мая 1974 года — первое боевое крещение во Дворце спорта «Юность». Аншлаг. Успех. Первые выездные гастроли — Магнитогорск. И вот он, долгожданный момент! Директор филармонии Петр Семенович Крам вызывает на ковер, уже не в тревожном смысле, и загадочно улыбается: «Готовься, впереди Москва! Летом — гастроли, осенью — конкурс, теперь уже с официальным статусом — Пятый Всесоюзный конкурс артистов эстрады под эгидой Министерства культуры СССР. Он проводился, как Олимпиада, раз в четыре года, на прошлом, в 70-м, лауреатами стали «Орэра» и «Песняры».
В июне в Парке имени Горького состоялось большое театрализованное музыкальное шоу «Песни московских улиц», где очень пригодилась моя новая аранжировка старой утесовской «Песенки старого извозчика».
Такой огромной сцены я еще не видел! По ней ездили машины, мотоциклы, гоняли лошадок. На одном из концертов случился казус. Ведущая Марина Полбенцева, артистка кино, приехав в карете, вышла поздороваться с публикой. И после приветствия должна была удалиться тем же путем. Но в то время, когда Мариночка рассыпала комплименты публике, лошадка как-то замерла и стала поднимать хвостик... Увидев это, режиссер из кулис заорал кучеру: «Гони ее!» — и через три секунды, чуть не задев нескольких артистов, коняшка оставила о себе большую «память» прямо у режиссерского пульта...
Меня особенно поразил прекрасный номер мотоцикла с коляской, который ездил сам, без водителя, поворачивал, тормозил... Мы подумали: навороченная японская техника, наверняка он радиоуправляемый! После номера мотоцикл приехал за кулисы, и из коляски вылез... ма-а-а-ленький горбатый мужичок-инвалид (!). После этого мы хохотали, наверное, громче, чем зрители!
Но я хочу вернуться к тому, что было раньше, на репетицию, потому как речь пойдет о знакомстве с великой артисткой, коей она тогда еще не была...
Мои музыканты очень любили карты и, как всегда, «рубились» в свободное время. Вот и сейчас, до нашего выхода где-то час, и они «ударились» в «преф». Я остался в зале. «Москвичи», на сцену! — услышал я команду режиссера. — Аллочка, пой в центральный!..» Выходит худенькая остроносенькая певица в длинном, облегающем, зеленом платье, копна рыжих волос. Квартет заиграл что-то балалаечное и она запела: «Лодочка плывет, а рядом бережок, не пришел ко мне любимый мой дружок...» «Клёвый тембр!» — подумал я про себя. Вторую песню солистка пела в черном цилиндре. Здесь она «открыла» связки, пошла по сцене, пританцовывая, руки свободно летали... Я обалдел! Певица западного кабаре! Я прибежал к картежникам: «Мужики, классная баба! Пойдем, послушаем!» В ответ: «А кто такая?» «Пугачева, вроде», — говорю. Кто-то выдал: «Спроси, она — не внучка Емельяна?» — и все захохотали.
Потом, на концерте, я буквально впивался взглядом в эту даму. Она мне показалась такой светской и недоступной! Огромный спортзал, где мы переодевались, была большой общей костюмерной, там мы быстро познакомились, и я увидел, что она довольно проста в общении. В разговоре понял, что ей ужасно не везет. После песенки про робота вроде бы попала в поле зрения администраторов, но те, как многим, предлагали интим и дорогу в большое искусство, однако упертая Алла сказала: «Спасибо, как-нибудь сама...» А сейчас вынуждена зарабатывать на хлеб в дуэте с Яковом
Слободкиным. Она спросила: «Вы участвуете в конкурсе в октябре?» — «Да», — говорю. «Вот там и продолжим...»
К сентябрю, наконец, вернулся Каплун и — вот он, сильнейший «звездный» состав, который 15 лет будет неизменным, — Лев Гуров, Сергей Антонов, Сергей Шариков, Ростислав Гепп, Борис Каплун и я.

Перед самим конкурсом в газете «Правда» прочел статью под крупным заголовком «САМОЦВЕТЫ», объемом полгазетной страницы! Такой чести не был удостоен доселе ни один ансамбль! Эта была своего рода «психическая атака», давление на публику: мол, вот такой должна быть молодежная музыка! Мы были другого мнения...
На жеребьевку «Самоцветы» не явились, объясняя это «утомительным» возвращением из... Болгарии. Вскрыв последний конверт, жюри объявило их номер — он был завершающим! Я по алфавиту оказался первым, кто берет «счастливый билет» (имелось в виду название ансамбля). Десятый номер — это было как раз посредине. Когда я увидел членов жюри, честно говоря, испытал трепет: Кобзон, Силантьев, Великанова, Утесов, Богословский!
Конкурс проходил в стареньком ДК им. Зуева по нескольким эстрадным жанрам. С юмором все в порядке было у Гены Хазанова, он победил.
А вот с солистами было черте что... Мужской и женский вокал смешали в кучу, а предпочтение отдавалось сначала гражданственности, а потом музыкальности певцов. Я ужасно переживал за Аллочку, что же она может противопоставить этим партийным «прихвостням»? В первом туре она сделала очень умный ход — спела песню члена жюри Никиты Богословского «Ермолова с чистых прудов». Песня — так себе, но пришлось «заламывать руки» — ваять образ, что с успехом она и сделала. Я решил не раскрывать карты в начальном выступлении. «Обращение к России», «Тишина» и «Лебедушка», которую, кстати, похвалил Богословский в «Литературке», дали нам огромные шансы: мы неожиданно получили все высшие баллы, шестерки! Сразу после первого тура «подвалил» к Никите Владимировичу, познакомились. Сначала он как бы пожурил: «Будьте осторожны со своими “самопальными” песнями», потом: «Вообще-то все довольны, но не расслабляться, второй тур — самый “ударный”, обязательно спойте “Отдавали мо- лоду”».
«Самоцветы» завершали первый тур. И тут случилась трагикомедия...
Задумка у них была крутая: под фонограмму: «Мой адрес — Советский союз» они должны были стекаться из разных кулис, а овации должны были сопровождать их выход. Но удлинитель, в розетку которого был воткнут шнур от магнитофона, предательски забарахлил, и зрители услышали на низкой скорости: «Мо-у-ой а-а-дри-ие-еэ-эс ни-и-э-э ду-у-о-ом...» Вдруг кто-то пнул розетку и стало нормально, через две секунды опять запел какой-то «монстр»... Так было раза четыре, пока кто-то из-за кулис не заорал: «Выключи на хрен!..» Но было поздно: зал укатывался со смеху! Тут, наверное, и Хазанов бы позавидовал... На третьем туре в зале сидел наш «засланный казачок» из Челябинска, который внимательно следил за реакцией жюри. Во время нашей «Отдавали молоду» Никита Богословский все время тыкал сидящего рядом Утесова, мол, смотри — это мои!.. А когда Боря в конце запел: «Ма-али-на-а-а...» — Леонид Осипович стукнул по коленке и вскрикнул: «Ух, ты!..»
До пол-второго ночи заседало жюри. Назревала та же сенсация, что и в Латвии, а здесь еще похлеще: шутка ли — Москва могла стоять на втором месте...
Эту ситуацию разрешил еще один московский ансамбль «Поющие сердца» Виктора Векштейна, который и по политическим мотивам, и по более сложной программе, чем «Самоцветы», был как бы способен разделить первую премию с «Ариэлем», который, безусловно, стал открытием конкурса.
Не забуду этого ночного ожидания в фойе Театра эстрады. Но когда из 13-й комнаты вышел Кобзон, куда-то пошел быстро и, проходя мимо, хлопнул меня по макушке: «С тебя — коньяк!», я понял — это победа!
За Пугачеву я переживал, как за самого себя! Тем более что за кулисами во время конкурса у нас родилась идея, сейчас даже не вспомню, кто ее подал первым. Мы с Аллой вдруг решили выступать вместе! Аккомпанировать ей первое отделение, а свою сольную программу петь во втором... Все это были эмоции! Узнаю: Аллочка — третья, я — в трансе! А та — веселая: «Ну и что! Все равно ведь — лауреатка!» И добавила: «Вот увидишь, Валерка, как я всем этим “гадам” буду мстить!» Забегая вперед, скажу, что совместный проект у нас так и не получился. Сразу после конкурса ей сделали массу предложений, и она, позвонив мне в Челябинск, в мягкой форме, отказала. Я даже не обиделся: наверное, этому не суждено было сбыться. В ней я увидел огромный потенциал и певицы и актрисы, которой нужен был особый статус! И потом, при редких встречах, мы с улыбкой вспоминаем эти взбалмошные времена...
Тогда я стал перебирать в памяти все перипетии выступлений, и у меня постоянно маячила эта цифра — 13... Тринадцатого мы приехали на конкурс, в каждом туре работали по 13 минут, жили в 13-м корпусе гостиницы «Заря», и этот выход Иосифа Давыдовича из комнаты номер 13, и поезд Челябинск—Москва номер 13...
Конечно же, после триумфа помчался с шампанским к Никите Богословскому. Сидим, беседуем... Вдруг звонок. Никита Владимирович с кем-то говорит, потом объявляет: «А ты знаешь, он у меня». Я подумал: кто это, мы же вдвоем, я никому его телефон не давал... И, обращаясь ко мне: «Возьми трубку, тебя Леонид Осипович просит!» Телефон у меня в руках дрожал, а там — до боли знакомый голос Утесова: «Валерий, я вас поздравляю, это было великолепно, передайте большой привет ребятам!» Можете себе представить мое состояние на тот момент! И тут Богословский рассказал, как он услышал «Ариэль».
Однажды, проходя по коридорам ЦТ, его окликнул Чермен Касаев, тогдашний главный музредактор: «Никита, хочешь послушать хороший ансамбль?» После отказа, что, мол, ему некогда, все-таки усадил Богословского в кресло и включил две песни в нашем исполнении — «Лебедушку» и «Отдавали молоду». По его словам, он настолько заслушался, что до конца исполнения не проронил ни слова... Все, что его интересовало тогда, это лишь название города, и он, поблагодарив Чермена, ушел. По его словам, он был просто уверен, что мы — филармоническая «бригада» и что у нас не может быть плохо... Так Никита Владимирович, собственной персоной, не подозревая, развернул судьбу ансамбля «Ариэль» в успешную сторону!
Встреча победителей в челябинском аэропорту. 1974 г.
В Челябинске нас ждала эйфория! Кто-то приволок к трапу самолета духовой оркестр, газеты взахлеб смаковали подробности конкурса. Прием в обкоме партии был прямой противоположностью «матерному раздолбону» двумя годами раньше. Впервые в жизни я встретился с жутким лицемерием, исходившим от тех людей, которые поносили нас тогда. Причем этот успех был изощренно преподнесен, как «следствие исправления идейной направленности коллектива», хотя никакого «исправления» в репертуаре я не делал, идиотизм какой-то!
Срочные гастроли лауреатов в Челябинске осенью 1974 года были беспрецедентны: 26 дней по два концерта в день, в воскресенье — по три, при полных аншлагах!
Но, несмотря на такой успех, наше телевизионное изображение часто «вырезали». Видимо, велика была инерция неприятия нашего жанра в верхах!
«Масла в огонь» нашей популярности подлила «Песенка старого извозчика» Никиты Богословского. Как-то Сергей Шариков принес на репетицию древний диск с Утесовым. Поставили мы его и начали ухахатываться! Местах в четырех он «заедал», смешно перескакивая.
И вдруг у меня родилась идея, ее я подсмотрел на выступлении челябинского бардовского квартета «Чернильные кляксы» Миши Вейцкина. Тогда они «экспериментировали» с «Одинокой гармонью» Мокроусова. Я предложил такое «заедание» сделать с утесовской песней. Мои музыканты сразу как-то усомнились. Но я ведь упертый! Долго мы репетировали эти перескакивания, однако было очень правдоподобно. Фриш даже придумал клоунский трюк: вытаскивал на сцену старый патефон, заводил ручкой пружину и сидел, слушал... А в конце как бы нечаянно ронял головку с иглой на пистон с порохом и патефон взрывался! Было очень смешно, но у пожарников на этот счет чувство юмора отсутствовало, и, заплатив несколько штрафов, мы отказались от этой затеи. Но и без пиротехники публика сразу восприняла песню на «стон»! Но возникли проблемы с записью ее на большой диск. Я предполагал, что купившие пластинку будут недоумевать. На фирме грамзаписи мою тревогу не восприняли всерьез, а напрасно. Произошло следующее: те зрители, которые не видели наш трюк на сцене, подумали, что это... брак фирмы «Мелодия», и пачками стали возвращать товар в магазин!.. Только после того, как песню увидели, именно увидели на новогоднем огоньке, поняли, что это «прикол», и все успокоились...
В этом счастливом году отпраздновали две свадьбы, одну в апреле у Каплуна, вторую в ноябре — у меня.

Начался год с интересного события. Еще на конкурсе со мной встретился известный аранжировщик-саксофонист Виталий Клейнот и предложил принять участие в озвучивании музыкального фильма «Между небом и землей» на музыку самого Зацепина! Двух мнений быть не может, тем более, что вместе с нами должны были петь Валерий Ободзинский и Алла Пугачева! Это было похоже на сон! Вся музыка писалась в квартире Александра Сергеевича. Причем инструментальное сопровождение накладывалось Виталием постепенно. Каждый день приходили то скрипачи, то духовики и «наслаивали» свои партии. Я делал вокальные партитуры. Сразу договорились: герои — самодеятельные музыканты-солдаты, поэтому надо было петь как бы неумело, что у нас с трудом получалось.
Где-то мы подпевали Ободзинскому, где-то Пугачевой, а вот одна из наших сольных песен меня просто поразила, ей суждена была долгая жизнь. Это — «Уходишь ты» на слова Леонида Дербенева. Фильм о воинах-десантниках, честно говоря, получился слабый, но большая пластинка с песнями кинофильма пользовалась большой популярностью.
Б. Каплун в лесу микрофонов.
Параллельно с киномузыкой записывался и наш первый диск-гигант. Точнее, дописывался, потому что часть песен взяли из латышской грамзаписи отмененной пластинки. Первый сигнальный тираж показал, что мы — на подъеме! Он разошелся моментально. Главная особенность диска — стилевое разнообразие: от простейшей «Старой пластинки» до джаз-рока и фольк-рока в «Органе в ночи» и «Отдавали молоду». Это сразу отличило нас от ВИА ресторанно-танцевального типа. Конечно, и здесь «поработал» Никита Богословский. Он был членом худсовета «Мелодии» со всеми вытекающими отсюда последствиями... Мне страшно завидовали тогда некоторые профессиональные композиторы: чтобы в сольном диске иметь три своих песни, не считая обработок народных песен, причем автор которых — не член ни Союза композиторов, ни писателей — надо иметь «волосатую» руку...
Обложка первого сольного диска. 1975 г.
И все-таки с какой бы ехидцей ни относились к советскому строю, я с уверенностью могу сказать, что тогда присутствовало какое-то ощущение справедливости. Хит-парады составлялись более или менее честно, по письмам, места не покупались, как сейчас. А публика валом валила на реальных кумиров, невзирая на официальную рекламу. Да и время было романтичное, даже сентиментальное. Я думаю, такие качества у человека не самые плохие. Мы, молодые авторы, тогда состязались друг перед другом в написании красивых мелодий, нас заботило, чтобы публика долго вспоминала их, а то и пела за столом... В начале двадцать первого века они вернутся на эстраду...
Приближались гастроли в одном из самых сложных городов — в Одессе. Был даже такой тест: если ты хорошо пройдешь в этом городе, в других точно будет успех! За неделю до концертов Фриш вдруг объявляет об уходе! Его неожиданно переманили цирковые друзья-москвичи, и мы остались без ведущего.
Взамен на маршруте нам предложили какого-то актера из провинциального украинского театра. Я даже не спросил, что он будет читать, думал — профессионал. В паузе нам нужно было переодеться в другие костюмы. Огромный красный помидор со свистом влетел ему в лицо где-то с десятого ряда... Он явно невпопад, неумело попробовал обыграть ситуацию, спросил: «А что, говорят, в Одессе свист — это хорошо!» Наше выступление, правда, было встречено с восторгом. Но дальнейшие гастроли без ведущего становились кошмаром! Нас конферировали какие-то пенсионеры, худруки, даже бывшие танцоры, которые «вытанцовывали» свои выходы.
Зато потом, в столичных концертах, «Ариэль» преподносили суперконферасье, такие как Олег Милявский, Борис Брунов...
Вспоминаю забавный случай. Это было в Кирове. «Лауреаты на эстраде» — так называлась концертная программа, в которую мы попали. У артистов есть такая смешная традиция: в последнем концерте перед отъездом хохмить так, чтобы публика была предельно довольна и чтобы за кулисами откровенно хохотали! Этот концерт и у театралов и у артистов цирка называется «зеленым». Обычно произносится или не тот текст, или для солиста играется не та тональность, от которой у того глаза лезут на лоб, иногда это подмена реквизита. На концертах мы приметили молодого певца Владимира Шнайдера. Он исполнял песню, в которой были такие слова: «Бросьте монетку, месье и мадам, я подниму, мерси!..» Перед концертом аккуратно клал на край сцены медный пятак. Во время песни, как бы невзначай, подходил к нему, наклонялся, брал в руку, подбрасывал крутящуюся монетку и уходил за кулисы. Публика заходилась в экстазе! Я предложил: «Давайте прибьем пятак к полу, пусть отдирает... Но стало жалко дырявить цирковой ковер, и мы решили сделали по-другому. Отвлекли Володю анекдотами, прилепили на скотч ниточку, другой конец держал Каплун, спрятавшись за портьерой...
Перед песней Шнайдер поглядел на пол — монета на месте, все нормально! И вот звучит песня, публика мечтательно развалилась в креслах... Певец подходит к рампе и на словах: «...я подниму...» тянется куда-то вниз. Зрители затаили дыхание... Вдруг пятак поехал! Дальнейшие движения солиста напоминали ловлю лягушки на болоте!.. Так, на корячках, вприпрыжку он «ускакал» за кулисы... Там не было даже сидящих — все просто лежали от смеха! Вовчик настолько был шокирован, что забыл поклониться. А этого и не надо было делать — в зале стояла... тишина! Никто ничего и не понял, только странно: симпатичный солист пел красивую песню, потом зачем-то упал на колени, прыгнул и исчез... И что интересно, одна женщина при гробовом молчании на весь зал выдала: «Да понятно: все музыканты — алкаши!» А Шнайдер как раз был трезвенником! Но все-таки ему пришлось хлебнуть пивка, чтобы прийти в себя. Вот так мы иногда развлекались...
За несколько репетиционных лет я уже выработал свою схему занятий. Например, понял, что самое эффективное время для репетиций — это где-то с 11 до 14 часов. Добивался пунктуальности, ворчал, когда кто-то опаздывал, но не всем это нравилось. Ввели даже систему штрафов, однако, когда дело дошло до расчетов, все чуть не перессорились, и я эту систему отменил. Рекордсменом по опаздываниям был Стасик. Вроде бы должно было быть наоборот, ведь Гепп — немец...
«Ариэль» имел много интересных особенностей, отличавших его от других ВИА. Кроме долголетней стабильности состава, четверо из шести писали песни для своей группы — это редкость. С годами ансамбль превратился в музыкальный театр четырех солистов, причем в сольных песнях каждый солист имел яркую индивидуальность, а в хоровом звучании — единое целое. К тому же, у каждого из солирующих в руках был инструмент, которым он владел очень профессионально — в этом тоже уникальность! Конечно, все это достигалось огромной практикой, количеством концертов, которое по современным меркам было просто фантастическим!
Перед первым выездом за рубеж. 1975 г.
Наконец, первые зарубежные гастроли: ГДР, Чехословакия и Польша. Два месяца по социалистической Европе нам подарил Госконцерт. Конечно, мы понимали, что это не такие уж солидные концерты, все «по линии дружбы», но — лиха беда начало! Единственной кадровой проблемой был звукорежиссер, они менялись, как перчатки. Пришел из армии Слепухин. Но соло-гитарист у нас уже был, и Валера согласился на «звукача». И вот здесь я дал «слабинку», как мне кажется, в своей твердой позиции руководителя. Никто и не оспаривал, что за пультом должен сидеть профессионал. Начали оформлять Слепухина. Но у того с документами случились какие-то неполадки, и вопрос со звукорежиссером завис в воздухе. Инициативу проявил Гуров. Он всех стал убеждать, что его жена Нина имеет прекрасный слух (!), поэтому может смикшировать, а услуги паяльщика он возьмет на себя. Все предательски замолчали, но я, не желая лишних конфликтов, согласился. Моя мягкотелость потом мне обойдется очень дорого...
Не скажу, что концерты в Германии вызывали восторг, но нас слушали с удивлением. По заказу Госконцерта я сделал аранжировку немецкой песни «Тот день», которую сам спел на немецком в знаменитом «Берлин-опера». На концерте советских мастеров эстрады присутствовало правительство, нам это очень польстило. Но еще дома нам поставили условие: саккомпанировать певице, у которой не было коллектива, она была дипломанткой нашего конкурса. Это была Елена Камбурова. Вначале музыканты отнеслись к этому с недоверием, но молча учили ноты... От концерта к концерту я просто влюблялся в эту певицу. Из скромной, даже замкнутой девушки в быту, на сцене она вдруг превращалась в какого-то чертенка с мощной энергией, особенно в песне «Клоун». И все песни Елена не просто пела, она играла их, как актриса! Мы даже стали ревновать — публика иногда принимала ее лучше, чем нас...
Прошло две недели гастролей, и я стал замечать некоторую вальяжность в поведении музыкантов, неряшливость в исполнении, качество звучания как-то перестало их заботить. Начал делать замечания, некомпетентность звукорежиссера отражалась на качестве. Гуров воспринимал это болезненно. Я не сдержался, вспылил — и началось... Наверное, чисто мужские разговоры привели бы нас к успокоению, но когда вмешиваются женщины!..
Я чувствовал, что Нина не может мне простить того интервью на латышском конкурсе, где чистосердечно признался, что Лева — бывший медик (а это так и есть). Почему-то это было встречено в штыки! Тон был такой, что Лева — это безоговорочный лидер и что я, мол, не вправе что-то ему указывать... «Мы и так тебя пригласили...» Но я уже был не тем «телком», что пять лет назад, и самолюбие мое взыграло!
Л.Гуров: "Если... сегодня поздно ночью....", 1975 г.
Полностью разделял мои принципы Боря Каплун. Так случилось, что тогда это был мой самый близкий человек. Имея право на единоличное проживание в люксах, я всегда селил его с собой. Он был близок мне во всем: и в жизни, и в творчестве. Если я что-то делал не так, Боря деликатно только намекал, и я понимал его с полуслова. Для того чтобы не тратить валюту, которую нам выдавали в качестве суточных, мы с Каплуном таскали за собой огромный и очень тяжелый чемодан колбас, консервов и супов в пакетах. Однажды, после прогулки по Берлину, мы с ним что-то прикупили и решили похвастаться перед остальными. В двух номерах никого не было, и мы сразу подумали, что музыканты собрались у Гурова. Стук в дверь, звенят бутылки, приоткрывается щель и звучит заспанный Лёвин голос: «А мы с Ниной спим...» Потом мы с Борей узнали, что все артисты сидели там... Так произошел раскол на два лагеря!
На одной из репетиций чуть не дошло до драки! В пылу я заявил Геппу, что это их последняя поездка, на что тот ответил: «Посмотрим!» Но за нашим скандалом внимательно наблюдал один человек...
Когда прошло немного времени и все остыли, обеим сторонам стало ясно, что эти «взбрыки» идут нам лишь во вред! Уже в Польше, в Варшаве, за вечерними бутылочками, мы помирились. Здесь я купил себе шикарные, модные в то время очки-капли, о которых давно мечтал! Вечером настроение было боевое, и мы с Борисом решили отметиться в местном кабаре. К нам подсел поляк средних лет, очень хорошо говоривший по-русски. И собеседником и собутыльником он нам показался классным! Тем более, что объявил расчет на себя!..
Проснулся я в туалете рядом с унитазом. Голова свинцом болталась на шее... В соседней кабинке стонал Каплун. Погуляли! Хватаемся за кошельки — пропали! Голова болела у обоих не столько от выпивки, сколько от какой-то гадости, подсыпанной другом-славянином. Это нам послужило хорошим уроком, и в дальнейшем мы так не «гарцевали»...
В Польше мы, наконец, попали на солидный фестиваль, где наше фото было в буклетах, и, оказывается, нас ждали! Это был фестиваль советской песни в городе Зелена Гура. Пятитысячная площадка ходила ходуном! Особенно «на ура» прошла песня Людмилы Лядовой «Светлое воспоминание» о «Полонезе Огинского» и Борина игра на скрипке. За кулисами увидели Анну Герман. Она была высоченного роста, где-то 1 м 90 см, и Боря часто подходил сзади и примерялся — малыш да и только!
Красавица Прага нас встретила потрясающим пивом! Часто нас можно было видеть в баре «У флеку», где бывал Швейк! Но впечатление смазал один случай.
Как-то, увлекшись, потеряли гостиницу «Интернациональ» и попросили показать дорогу одного молодого человека. Тот сидел у фонтана. Поднял глаза, увидел польские значки и переспросил: «Вы — поляки?» — «Да русские мы, русские!» Он как-то странно улыбнулся: «Ах, русские, наши товарищи! — И показал пальцем: — Вон та сторона, один километр». Потом выяснилось, что мы идем в противоположную сторону...
При всем внешнем дружелюбии к нам, все-таки делаем вывод, что мы в их глазах оккупанты. Это подтверждали и откровенные разговоры с переводчиками. Увы... Но как бы ни хороша была заграница, домой тянуло «по- черному».
Приехав, ничего не подозревая, ждем очередных вызовов. Но человек, который внимательно наблюдал за нашими препираниями, сделал отчет в Госконцерте и очень точно описал наши отношения за кордоном! Это был Пал Михалыч — руководитель нашей делегации. После этого целых четыре года кандидатуру уральцев вежливо отклоняли...
Наша популярность набирала обороты. Практически во всех хит-парадах «Ариэль» стоял на второй строчке после «Песняров». Петь двойной унисон, тройной, аккордами — все это, естественно, пошло от «Битлз».
«Ариэль» не отставал от моды. Так наш дуэт Гуров — Ярушин кочевал из песни в песню, что считалось особым шармом. Мы волей-неволей «косили» под Джона и Пола. Ни один фестивальный стадион не обходился без нашего участия.
Вспоминаю «Крымские зори», стадион в Симферополе. Народу — битком! И вот конферансье долго говорит о Людмиле Зыкиной, а та стоит в буфете со стаканом водочки за занавесочкой и, быстро выпив и закусив огурчиком, на словах ведущего «Народная артистка...» проплывает около трибун под собственный комментарий: «Ох уж, прямо и народная!..» Мы выступали последними. Как правило, действовала финальная связка: Хазанов — «Ариэль». Так мы заканчивали много гала-концертов. Вспоминаю: Гена постоянно просил нас не шуметь, не настраивать гитары на его выступлении, что мы деликатно и делали...
После одного такого концерта произошел забавный случай. Отработав, я в своей гримерке обнаружил девушку с магнитофоном. Нисколько не удивился, интервью я уже давал почти автоматически. Попросил ее подождать, пока переоденусь, и вот мы беседуем... Микрофон работает, я говорю, начиная издалека: в этот вечер на меня напало красноречие! Говорю о проблемах, о любимых стилях, о кумирах, словом, лекция в гуманитарном вузе!
Но у меня закралась маленькая тревога — что-то девушка ничего не спрашивает, рассматривая свои ногти... Минут двадцать я упражнялся в собственном «конферансе». Увидев, что я закончил, девушка поблагодарила меня, сложила магнитофон, достала блокнот и говорит: «А теперь скажите, как ваш ансамбль называется...» В этот момент мой взгляд, должно быть, был наполнен такой тоской, что милое создание пояснило: «Я — из “Последних известий”. Мне дали задание у кого-нибудь из артистов записать пару слов...»
В то время в выборе площадок мы были «всеядны», а, точнее, нам было все равно, где выступать: на стадионе или в красном уголке, ставка-то была одна... Нас тарифицировали по камерным ставкам. В течение года она буквально «взбухла» до 12 рублей 50 копеек! Это были сумасшедшие деньги! Как нам все завидовали... Кто-то внес ценную поправку: если мы собираем аншлаги на стадионах или в дворцах спорта вместимостью не меньше 4000 человек — ставка удваивалась. Но недолго мы радовались. Чиновники министерства культуры посчитали, «прослезились» (видимо, от зависти) и со словами: «неча повожать» — через полгода все вернули назад...
Концерты в «красных уголках», как и на стадионах проходили так же успешно, я даже сказал бы, веселее... Вот один из таких в Катав-Ивановске.
Пожалуй, ни разу я не видел такой маленькой оркестровой ямы в местном ДК. У сцены, с «кулачок», где мы толкались локтями, в этой яме могло поместиться аж два баяниста... И вот открылся занавес, зазвучала музыка. Вдруг Лева мне показывает взглядом вниз, я заулыбался. Там, где, видимо, должен был сидеть оркестр, расположились двое подростков, один из них на коленях держал какой-то древний магнитофон. Они не просто слушали, а записывали концерт.
Первый был как бы оператор — он крутил ручки, а второй как бы корреспондент — тот держал микрофон на фуражке (видимо, берег от сотрясения). Теперь представьте картину: наши вокальные колонки были у них за ушами, поэтому, в лучшем случае, что они могли записать — шорохи наших «сапог». При этом у паренька, державшего микрофон, все время был открыт рот и от удовольствия капала слюна... И вот запел Лева. Он стоял справа от меня. «Оператор», не выпуская магнитофона из рук, толкнул локтем партнера и взглядом показал: тот поет! Пацан быстро переставил микрофон к Левиным ногам. Потом запел я и — фуражка метнулась в мою сторону! И тут у нас у всех началась истерика смеха! Сначала «захрюкал» Лева. Он просто не мог петь «Извозчика»! Второй куплет попытался петь я, уставившись в потолок, но скоро и я не выдержал... Песню допевал Стас, так как Боря уже «зашелся» слезами... Публика ничего не понимала — она же не видела этих «звукорежиссеров»! После этого концерта пронесся слух, что все мы выступали пьяными...
Перед гастролями в Западной Украине нас предупреждали: публика там сложная, с уклоном национализма. Но у нас было «противоядие» в виде песни «Марыся». Черновцы весьма тепло приняли нас, хотя вначале и настороженно. Здесь мы познакомились с очень знаменитым, даже легендарным патриархом-администратором Фаликом, который, в свою очередь представил нам Софочку Ротару — очаровательное создание. Боря от нее не отходил ни на шаг...
С. Ротару и Б. Каплун. 1975 г.
Что-то, правда, у нее было с лёгкими, и позже мы с Сашей Фришем специально приезжали в больницу, проведать ее.

Устраивая Каплуну отсрочку, я понимал, что рано или поздно мы его потеряем на целый год. Несмотря на хлопоты многих «высоких» людей, это весной случилось. Дело осложнялось тем, что Боря пел очень важные вокальные партии, играл на скрипке, поэтому замену найти ему было крайне сложно. И тут возникает кандидатура Вячеслава Барташова, ресторанного музыканта. Он не пел, не владел скрипкой, но барабанщиком слыл неслабым! Срочно «перелопачиваю» весь вокал. Верхние партии достаются нам с Геппом, поющим фальцетами. Борю определяют в химвойска в Чебаркуль. Местные заметили: после знаменитого хоккеиста Валерия Харламова еще одна звезда залетела... Конечно, его сразу определили в духовой оркестр. Но служба, по его словам, показалась санаторно-курортным пребыванием в местах, очень даже не удаленных от дома... Полгода из этой годовщины он провалялся в госпитале, куда я частенько завозил для него и его друзей по четыре, по пять бутылочек зараз народного «лекарства», «Агдама», портвешка, ласково прозванного массами «шмурдяком»...
Новый барабанщик Слава, хоть и быстро вписался в программу, был непростым человеком. По инерции я с ним сдружился, и, на какое-то время, он мне заменял Каплуна. Пил он не меньше меня и не больше Гурова, но несколько болезненное влечение к противоположному полу часто превращал в скандалы. Каюсь, иногда срывался, и мы с ним устраивали пьяные оргии, которые нам сходили с рук. Особенно конфликтовали с нашим администратором и ведущим Владимиром Колтуновым, эдаким грозным, пожившим одесским евреем, похожим на цыгана. Барташову жутко не нравились его мещанские «понтяры» с перстнями и золотыми кольцами, но с женами музыкантов Колтунов быстро нашел язык... Потом я узнавал от своих рабочих его сплетни: мол, пацан у нас — руководитель, надо делать «ежовые рукавицы», Славу быстрее убирать — все стадо портит... Но, несмотря на интриги, авторитет у меня к тому времени был незыблемым, и все вежливо помалкивали.
Я понимал, нужна какая-то свежая творческая встряска, чтобы не «скурвиться». И вот она, очередная «бомба» в моем музыкальном сознании! Мой однокашник, Витя Ботяженко из Оренбурга, дал послушать новые записи, и я буквально одурел! Это был альбом «Таркус» Кэйта Эмерсона. Я просто заболел новым музыкальным языком! Потом услышал его же интерпретацию «Картинок с выставки» Мусоргского, и зародилась идея создания своих собственных « картинок». Искал подходящий материал, и он сам нашел меня... Педагог института культуры Аркадий Раскин предложил написать стихи на фольклорную тему, и я с увлечением взялся за сюиту «Русские картинки». Аркадию пришлось нелегко: мелодии были уже написаны, а сочинять на готовую музыку поэтам — суперсложно! «Народное гулянье», «Скоморошина»... Тут и гепповская композиция «Аленушка» из его старой институтской сюиты «Во поле» пришлась кстати. Кроме больших композиций, в нашу новую пластинку вошло несколько фольклорных песен. Вообще, в 70-е годы усилиями прежде всего грузинского «Орэра» и белорусских «Песняров» фольклор был и модным и престижным. К тому же, «драконовские» худсоветы его почти не трогали.
Запись на фирме «Мелодия». На переднем плане звукорежиссёр Пётр Кондрашин. 1976 г.
На фирме «Мелодия». Запись диска «Русские картинки». 1976 г.
Пожалуй, за всю историю «Ариэля» это был самый значительный успех среди наших дисков-гигантов. Более двух лет он стоял в хит-парадах СССР на втором месте после знаменитой тухмановской «По волне моей памяти». Я даже попал в рейтинг самых популярных эстрадных композиторов 1976 года. Восьмая строчка для меня была супердостижением! Сзади, на девятом, оказался Оскар Фелыдман!
В конце лета получаем приглашение в Москву на прослушивание. Сейчас это слово как-то коробит. Тогда это означало — кастинг, отбор. Просматривались кандидаты на европейский фестиваль «Мидем-77». Кроме нас выступали квартет народных инструментов, ансамбль «Надежда» и Раймонд Паулс со своим ансамблем «Модо». Приятно было, спустя годы, встретиться, теперь уже с супер-мэтром не только Риги, но и Советского Союза, повспоминать события лиепайского фестиваля. Раймонд порадовался за нас: «Я же говорил, все будет в порядке! Это — судьба!»
Не дожидаясь результатов, уезжаем домой. Через неделю — телефонный звонок из столицы. «Здравствуйте, вас беспокоит Госконцерт, — официальным голосом вещала трубка. — Вы приглашены в Соединенные Штаты Америки...» Я так и сел!.. Оказывается, на прослушивании присутствовал американский импресарио, и мы ему понравились больше всех! Узнаю подробности: три месяца, начиная с декабря, по всей стране! Две недели мы ходили в какой-то прострации, не веря. Но через месяц нас опустили с неба на землю. Тот же женский голос сообщает, что переговоры идут сложно, и пока поездка перенесена... Каково же было наше разочарование, когда мы услышали по «Голосу Америки», что по всем этим Штатам в те же сроки едут... «Песняры»! Потом нам стали известны мотивы «перевода стрелок». КГБ тогда просматривал, прослушивал, даже «пронюхивал» все кандидатуры, уезжавшие за рубеж. К нашему несчастью, Слава Барташов оказался в «черном списке». Всплыла справка из психбольницы, когда тот «косил» от армии. Так Штаты остались только мечтой...
«Песняры.» у меня в гостях. 1976 г.
Вообще, тогда Барташов очень болезненно реагировал на свое временное пребывание в группе. Отсюда — запои, даже демарши невыхода на сцену. Однажды из-за его капризов мы задержали концерт на полчаса. Хотя, как к барабанщику, у меня не было к нему претензий. Главное достоинство его игры — «часовой» ритм. Если Борю несли эмоции и от этого страдал темп, то Слава держал «железную» ритмику! К сожалению, его дальнейшая судьба оказалась трагичной. Позже, уже после нас, он попал в тюрьму. После попытки изнасиловать жену друга и покушения на убийство своего же коллеги Барташов «сел» на несколько лет и там же, в тюрьме, покончил с собой.