Факультет ненужных вещей
Год: 2011
Автор: Домбровский Ю. О.
Жанр: Исторический роман
Издательство: АСТ : Астрель; Москва
ISBN: 978-5-17-076318-4, 978-5-271-380419
Язык: Русский
Формат: FB2
Качество: Изначально компьютерное (eBook)
Интерактивное оглавление: Да
Количество страниц: 349
Описание: Лучше автора книгу никто не опишет.
-------------------------------------------------------------
Вот и все. 10 декабря 1964 года – 5 марта 1975.
И одиннадцати лет как не было.
Это послесловие я пишу не для читателя: с ним все яснее ясного. Оно ему не нужно…
«Писатель пописывает, читатель почитывает»; с писателем беда стряслась – читатель в подворотню юркнул.
И не для критиков: они на все наши объяснения просто плевали – сгустил, скосил, не выразил, «а зачем?» – вот и весь разговор.
А для историков, следователей и работников прокуратуры.
Вот почему для историков. Коль скоро эта книга попадет им в руки, они, конечно, захотят посмотреть на нее не только как на чисто человеческий документ, но как на материал истории.
Вот почему для прокуроров и следователей. Прочитав книгу, они, вероятно, потянутся к моим делам, а их по числу посадок четыре, и посмотрят, насколько я злостно уклонился от действительности истины. Смотрите, граждане, и оценивайте. Я даже фамилии оставил подлинными – Хрипушин, Мячин, Смотряев, Буддо. Так что все описанное было. В одном я только допустил маленькую перестановку: мое последнее следствие велось не во время Ежова, а через несколько месяцев после него, при раннем Берии. Этим и объясняется сравнительная мягкость всего, что со мной происходило. При раннем Ежове или позднем Берии меня бы просто затоптали сапогами, вот и все. В 1939 году же славные органы переживали состояние некоего шока, некой стыдливой недоуменности, поэтому орать-то орали, а били уж по выбору. (Совершенно гениальное наблюдение есть у Э. Грина: «Пытка – это соглашение между тем, кто пытает, и тем, кого пытают». /Цитирую по памяти./ Надо только сказать, что не ко всем эпохам и статьям это относится.)
Кстати, вещь почти невероятная. Три моих следствия из четырех проходили в Алма-Ате, в Казахстане, а Ежов долго был секретарем одного из казахстанских обкомов (Семипалатинского). Многие из моих сокамерников, особенно партийцев, с ним сталкивались по работе или лично. Так вот не было ни одного, который сказал бы о нем плохо. Это был отзывчивый, гуманный, мягкий, тактичный человек. (А ведь годы-то в Казахстане были страшные – голод, банды, бескормица, откочевка в Китай целых аулов.) Любое неприятное личное дело он обязательно стремился решить келейно, спустить на тормозах.
Повторяю – это общий отзыв. Так неужели все лгали? Ведь разговаривали мы уже после падения «кровавого карлика». Многие его так и называли: «кровавый карлик». И действительно, вряд ли был в истории человек кровавее его. Сравнения античные, средневековые, нового времени просто тут не подходят. Не было в ту пору столько людей.
Ой какая сильная вещь – система бесправия. И еще одно – беда, когда слабый и непоследовательный человек начинает проявлять силу воли. Он такого наломает вокруг! И сам рухнет, высунув язык. Помню это по своему детству – когда бессилие взялось воспитывать во мне силу воли.
Сталин тоже был не ахти какой герой и силач – вспомните, как в начале войны он нырнул куда-то и его не могли сыскать ни с какими собаками. Или как, чуть оправившись, он хлюпал и звенел перед микрофоном – но таким товаром, как бессовестная продажная воля, он себя обеспечил сверх головы. Его душегубки и костодробилки гудели и хлопали – день и ночь, день и ночь, в течение почти четверти столетия. Это чего-нибудь да стоило. Казахи
вот говорят, что если Аллаха бить каждый день, то и он сдохнет. Мы-то знаем, что это так.
Вот поэтому мне и сейчас не кажется, что «рой тонкошеих вождей» был подобран вождем только по признаку их бесчестности, твердокаменности и бесчеловечности. Вероятно, были у них и какие-то чисто деловые качества, только разглядеть-то их мы не можем через горы содеянного. Неужели, скажем, Молотов, Рыков, Ягода, Каганович – только нравственные уроды, морально дефективные люди? Ведь нет же, нет. А ведь, кроме кровавых и
дымящихся ям, они после себя ничего не оставили. Ни в памяти, ни в делах, ни в истории.
Иное дело Крыленко, Вышинский и присные с ними – большие и малые бесы наших лихолетий. Они, юристы, твердо знали, что хотят, разрушая закон. Очевидно, сейчас уже не приходится сомневаться в том, что проф. права государственник М. Рейснер был членом охранки. (В свое время в каком-то архиве было найдено даже его агентурное дело – знаю из первых источников.) Так что, возглавляя течение, которое на Западе называлось школой
уголовной социологии, а у нас уже и не знаю как, он твердо знал, что делает. Принципы «самое понятие справедливого и несправедливого у судьи, принадлежащего к буржуазным кругам, иное, чем у людей, принадлежащих к трудящимся классам», или вместо «вины» – вред, вместо наказания – «средства социальной защиты» – в конечном счете были направлены на распад государства, т. е. общества.
Во всей нашей печальной истории нет ничего более страшного, чем лишить человека его естественного убежища – закона и права. Падут они, и нас унесут с собою. Мы сами себя слопаем. Нет в мире более чреватого будущими катастрофами преступления, чем распространить на право теорию морально-политической и социальной относительности. Оно – вещь изначальная. Оно входит во все составы нашей личной и государственной жизни.
Пало право, и настал 37-й год. Он и не мог не настать. Сталинский конвейер – это сфинкс без загадки. Если уничтожать не за что-то, а во имя чего-то – то остановиться нельзя.
У твоей жертвы – жена, дети, семья, друзья. И все они могут стать врагами (т. e., вероятно, не станут, просто струсят и отрекутся, но ведь, может, это и есть теория «соцзащиты»?).
Ну, ладно, сейчас струсят, отрекутся, а что потом будет, когда вместо тебя сядет другой, а?
Значит, бей врагов! Убивай, убивай и убивай! И остановиться невозможно. Просто не на ком. Каждый труп врага – начало твоей смерти. Смотрите киевскую былину «Как перевелись богатыри на Святой Руси». Но ведь то были богатыри, а на московских процессах были филера, дешевки, политические коты, они исходили слюной и соплями. «Если государство только сочтет возможным оставить мне жизнь, клянусь…» А у Ульриха нет вот такой возможности – он сам на гицелей косится. Вот-вот пригонят собачью клетку и повезут. Гадают, почему Радек, Зиновьев, Рыков сознавались. Десятки теорий и объяснений на это есть. Господи, как скучно это читать! Сознавались потому, что знали, что не люди они, а салтыковские
трезорки (помните «Лай, Трезорка, лай – дать Трезорке помоев!»). А награда Трезорке от хозяина всегда одна: цепь и ошейник. Доложили хозяину, что Трезорка запаршивел, потянул он Трезорку за цепь – и все! На живодерню, пес! Кроме нее, нигде тебе больше места нет.
И никакой тайны в их истерических самооговорах нет. Просто жить хотели. Вы что, не видели, как клянется и размазывает слезы и слюни трамвайная стервь и срань, когда ее прихватят, захомутают и потащат в отделение?! Но те хоть своим корешам нужны, а эти кому?
Теперь последнее. Почему я одиннадцать лет сидел за этой толстой рукописью. Тут все очень просто – не написать ее я никак не мог. Мне была дана жизнью неповторимая возможность – я стал одним из сейчас уже не больно частых свидетелей величайшей трагедии нашей христианской эры. Как же я могу отойти в сторону и скрыть то, что видел, что знаю, то, что передумал? Идет суд. Я обязан выступить на нем. А об ответственности, будьте уверены, я давно уже предупрежден.
Ю. Д.
