Издательство: Журналы: Костер, Аврора, Огонек Язык: Русский
Формат: PDF Качество: Отсканированные страницы + слой распознанного текста Интерактивное оглавление: Нет
Описание: Мусаханов, Валерий Яковлевич (настоящая фамилия Осипов) Годы жизни 1932—2012 Советский и российский писатель Список произведений:
Там, за поворотом… - 1975 (Костер) FB2, PDF - Повесть о трудном военном детстве, о дружбе ребят со взрослым парнем-шофером, о приобщении к труду рабочего человека. Для среднего и старшего возраста. Нежность - 1990 (Аврора) FB2 Интервью с писателем - 1997 (Огонек) FB2 Испытания - 1978 PDF - Испытания (повесть) - Мосты (повесть) - Журавли (рассказ) - Проклятие богов (рассказ)
Мосты. Прощай, Дербент. Испытания - 1981 PDF
ЕСЛИ БЫ Я НЕ БЫЛ ПОЭТ 27.04.1997 Вначале Валерий Мусаханов был бандитом. Потом стал писателем… Об авторе ГРАНИН Даниил: «Я бы сказал так: я имел не только удовольствие прочесть роман «И хлебом испытаний», но и честь писать на него рецензию. Считаю, что это явление в нашей литературе». «Литературная газета», 1987. ДУДИН Михаил: «Роман, на мой взгляд, относится к той категории произведений предельной тревоги в современной литературе, что и распутинский «Пожар», «Печальный детектив» В. Астафьева или «Плаха» Ч. Айтматова». «Правда», 1987. Юрий Лотман как-то заметил, что по обе стороны от обычного человечества располагаются две группы людей: художники и разбойники. Те и другие своим существованием раздвигают рамки привычных представлений. Валерий Мусаханов — петербургский прозаик — по прихоти судьбы оказался причастен к обеим сторонам. Судьба распорядилась его жизнью без особых церемоний, но — то ли в качестве приза за стойкость, то ли по каким-то иным соображениям — наделила его литературным талантом. — Валерий Яковлевич, вы вот недавно сказали, что когда-то были бандитом, потом стали писателем, а теперь снова стали бандитом. Это правда? — Ну в какой-то степени это — правда. Хотя, конечно, быть бандитом — это такой эвфемизм, на самом деле речь идет о борьбе за существование. Не забудьте, что детство мое пришлось на войну, беспризорщина полная, есть хочется. Отца призвали сразу, а мать тогда работала медсестрой в хирургическом институте. Детей отправляли со школами, и нас где-то в начале августа эвакуировали. Я как раз первый класс окончил. В Старой Руссе нас разбомбили. И пионервожатая, она у нас была шустрая, собрала парней, несколько девчонок, и мы самостийно добирались до Ленинграда. Без вещей, без всего, на воинских эшелонах — кто как. Мы были, вероятно, последними, кто вошел в Ленинград: кольцо замкнулось. А мать в это время эвакуировалась с институтом. Так я и приехал. Ну коммуналка была, соседи поддерживали, пока было не голодно, а потом в детдом сдали. А что такое блокадный детдом: возраст воспитанников разный, кому четырнадцать, а кому и восемь. Произвол страшный, хуже теперешней армейской дедовщины. Был там самый беспредельный тип — его Людоедом звали: уши стояком, глаза жуткие. Вот мы с моим приятелем пошли в кочегарку, взяли по полену, дождались, когда Людоед заснет, и стали его поленьями бить по голове. Это уже была борьба за существование в чистом виде. Только через полтора-два месяца, когда детдом эвакуировали, мы узнали, что он не помер. А мы думали, что его убили. — Вы как-то это переживали? — Ну конечно, переживали. По-разному. Я лично пожалел, что не убил. — А дальше? — А что дальше? Снова детдом, до начала 1945-го — тогда мать вернулась. Отец демобилизовался, правда, с ранением, инвалидностью. Но кто меня уже мог удержать? Мне было 13 лет, за поясом оружие, парабеллум, нож. Немецкого оружия было навалом, все Пулковские высоты были усеяны винтовками. Пистолеты редко попадались, а винтовки и патроны — ящиками. В 1944-м воинские части стали сажать картошку на Ржевке. Мы собирались впятером, трое брали какого-нибудь часового, прижимали его к земле, а двое набирали пару мешков картошки. Время сформировало такой мир. И взрослые были не лучше. Я году в 1944-м подобрал старый немецкий мотоцикл, привел в порядок, да и поехал на Пулковские — надо было затариться патронами, бикфордовым шнуром и т. д. Какие-то два дядьки подходят к мотоциклу и пытаются завести. Я им говорю: «Без меня не заведете». Они вынимают из-за пояса топор: «Документы есть?» Я говорю «есть» и вытаскиваю парабеллум. А так бы отняли. — Жестокость осталась? — Она есть, как порча сидит. В свои 15–16 лет я был весьма и весьма. Ну и вращался в соответствующем окружении. — В романе «И хлебом испытаний» ваш лирический герой находился за рамками социальной жизни. Он такой интеллигент вне закона. — Нельзя сказать, чтобы он был интеллигент. Просто не дурак. В России ведь крайне распространенный тип — дурак. Он думает, что то, что он видит, и есть реальность. Он не чувствует противоречий, нюансов и тонкостей. Есть такое медицинское понятие — концепционный кретинизм. Люди с этим диагнозом, как правило, бывают отличниками в школе, у них отличная механическая память. Но они только относительно годятся для сложной жизни. Чего-то у них не хватает, объема восприятия… Понимаете, криминал — это завуалированный, скрытый протест. Может быть, то, чем была раньше дуэль, кстати, официально запрещенная. Человек таким образом подчеркивал, что он не такой, как все. — Вам не кажется, что сейчас жизнь как-то ускользнула от литературы? — Она не ускользнула, она переменилась, а сама литература меняется медленнее. Сможет ли литература в какой-то короткий срок освоить это? Положение литератора в советской действительности было неестественно. Литератор ведь — одинокий волк, вольный художник. А тогда можно было написать три страницы и жить полжизни. Я помню, что как-то Сергей Михалков не заплатил партийные взносы со 126 тысяч. Вернее, просто о них не знал. Он писал по 2–3 страницы текста для новогоднего праздника. И это на каждой елке игралось, и накапало 126 тысяч. — А какой сегодня литература должна быть? — Да я ведь художественную литературу почти не читаю. — Теперь почти все так говорят. — Скучно читать, особенно современную. Я вот недавно купил три тома Алданова, прочел с удовольствием. А выдумки, эта попытка с редукционной отмычкой проникнуть в жизнь… Ну, подумаешь «Приглашение на казнь», ну и что? Человек моей биографии и казней-то навидался нелитературных. Помню, шли на этап, в Коми АССР, с Вестляндской пересылки, километров двенадцать пехом по зиме. Старики отстают, естественно. Причем колонна зеков идет по дороге, а конвой должен по снежку, поглубже. Они в шубах, в тулупах, от них пар идет. Злые, уставшие. А старики отстают… В общем, конвойный — парень второго-третьего года срочной службы — хватает пулемет и ревет: «Сейчас расстреляю!» Один — старый-старый такой еврей — даже упал, шапка слетела. Парень дал очередь поверх голов. И на моих глазах этот еврей из черного стал белым. В течение полутора минут поседел. — А вы как туда попали? — Как? Ножками. — За что вас посадили? — Воробья с казенной крыши согнал… Обыкновенная уголовщина. — А что побуждало? — Голод. Потом стереотип сформировался: это как вернувшиеся с войны долго не могут вписаться в нормальную жизнь, в общество. Кому повезло, кто не сел, тот вписался, а мне пришлось вписываться через тюрьму. — Но ведь считается, что реально почти никто не возвращается к нормальной жизни. Вы сколько времени там провели? — Десять лет. С семнадцати. Люди и в лагерях живут. Кстати, это неплохой университет был. В то время, спасибо товарищу Сталину, лагеря были общие — там и политики сидели, и уголовники. Было с кем перемолвиться словом. Потом, знаете, если вам в детстве играли на пианино, остается тоска по этому. Вышел я в 53-м году по амнистии, и мне повезло: дома прописали, устроился на работу. — Но почему один человек может справиться, а другой… — Не думаю, что не может. Легенды, которые сочиняют про «воров в законе», — это все мифология маникюрш. Любой уголовник, занимающийся грубой уголовщиной (а ее не грубой не бывает), все равно сохраняет тоску по нормальной жизни. И чем резче человек заявляет, что он принадлежит другому миру, тем глубже, я думаю, в нем держится эта тоска. Я же никогда не гордился, что я уголовник. Так получилось. — И кем вы теперь работаете? — Я начальник службы безопасности. — Почему вы этим занялись? — Наверное, опасности было много в жизни, поэтому я знаю, что такое безопасность. К тому же я вижу новых людей, которые начинают отвечать сами за себя, которые знают, что надо что-то делать. Причем это люди не слишком высокого образования, они не знают высоких истин. Но реалистическое мышление у них есть, и они достаточно моральны. Им альтруизм свойственен. Они интересны. Их не много, потому что отбраковка идет суровая. Но, значит, есть и постоянное совершенствование. Вкусы, конечно, бывают чудовищные, но это на протяжении одного поколения меняется. Национальный характер российский — не делательный: собраться кучей, чего-то наговорить. А так, чтобы самому упираться рогами, как говорят работяги, это мало кто хочет и любит. Недаром ведь в старой русской литературе почти нет человека дела: только Штольц какой-нибудь. Но зато есть Обломов, который, хотя и лежит все время на драном диване в драном халате, заведомо выше Штольца. С Обломовым, действительно, приятнее поговорить, в общении за коньячком Обломов лучше, чем Штольц. Тот порезче, хваткий. Но если все будут Обломовы, откуда коньяк возьмется? Вот я тут встретил писателя. Он говорит, что все ужасно, есть нечего, жить нечем. Я: «Ну давай, устрою тебя на работу, будешь получать два миллиона». «А что делать?» — «Поставлю в ларек, будешь торговать». «Нет, — говорит, — это невозможно». — Видимо, мы до сих пор не можем преодолеть стереотип, что писателем быть хорошо, а торговать плохо. — По-моему, мы не можем преодолеть стереотип, что работа — это плохо. — Работа? — Ну да. Не заботьтесь о пище земной, будьте как птицы небесные. Сравните хотя бы с Кавказом. Там о преуспевающем говорили: «Маладэц, умеет жить!» А если здесь: «У-у-у, вон он какой, холодильник купил! Жене пальто меховое!» — А что вы охраняете? — Не охраняю. Охрана и безопасность — это разные вещи. Есть внешняя охрана: чтобы не напали, не взломали. А безопасность — другое: скажем, некая фирма просит кредит. Управляющий приносит бумажку и говорит: «Вот, просят сто миллионов. Поставь визу». Или начинают появляться фальшивые магнитные карты. Или кому-то стало известно о заключенной сделке, а этого не должно было быть. Или пришла налоговая комиссия и сказала — покажите такие-то документы. А им неоткуда знать, что эти документы существуют. Тут и интуиция, и импровизация нужны. Творческие качества человека всегда бывают востребованы. — Почему бы вам не написать роман про бандитов? — Написал один. Под псевдонимом опубликовал. Денег он принес, но заниматься этим скучно. Ольга ХРУСТАЛЕВА Библиография основных изданий Валерия Мусаханова: Маленький домашний оркестр. Л.: Лениздат. 1969. Тираж 100 000 экз. У себя дома. Л.: Лениздат. 1974. Тираж 100 000 экз. Скорость. Л.: Лениздат. 1978. Тираж 100 000 экз. Повести. Л.: Лениздат. 1981. Тираж 100 000 экз. И хлебом испытаний. Л.: Советский писатель. 1987. Тираж 100 000 экз. Мосты. Л.: Советский писатель. 1988. Тираж 200 000 экз. Переводы повестей вышли в Италии (1976), в Болгарии (1978), в Чехословакии (1981), в Японии (1988).
Сейчас эту тему просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете добавлять вложения
Ресурс не предоставляет электронные версии произведений, а занимается лишь коллекционированием и каталогизацией ссылок, присылаемых и публикуемых на форуме нашими читателями. Если вы являетесь правообладателем какого-либо представленного материала и не желаете чтобы ссылка на него находилась в нашем каталоге, свяжитесь с нами и мы незамедлительно удалим её. Файлы для обмена на трекере предоставлены пользователями сайта, и администрация не несёт ответственности за их содержание. Просьба не заливать файлы, защищенные авторскими правами, а также файлы нелегального содержания!