Нина Садур - Собрание сочинений [1980-2013, FB2, RUS]

— Сталинград... — сказала она неуверенно. — Медсестра я...
— Волгоград, — поправил он ее. — Медбрат я.
На один миг он вдруг понял, что недвижно лежит и над ним склоняются, горюют чьи-то любимые лица. И горько-горько плачут они над ним, но он не может отозваться, потянуться навстречу им. Не может увидеть их лиц.

— Сталинград... — повторила она. — Я была медсестрой. Мы воевали с фашистами. Я выносила раненых из-под пуль. Их грузили на баржу, Волга была хороша, ленива, дремотна, катилась сама по себе, мимо нашей войны. С неба падали мертвые летчики. А от неба до самой земли был огонь. Золотой, вредоносный, опасный. Из синего неба нас поливали этим огнем ярости, чтобы все мы умерли. Я подползала к раненым, тяжелых и мертвых я уже не брала, только тех, кого можно спасти, кто не совсем истек. Так я нашла тебя.

Ты лежал в гимнастерке, набухшей от крови, я тебе воротник расстегнула, ты улыбнулся за это. Я тебя потащила, ты помогал, мог немного ползти. Если взрывало близко, мы к земле припадали, лицами вдавливались. Потом снова ползли. Ты мне улыбался — заговорщики среди смертной войны. Из неба злой летчик нас разглядел. Рыча, стал носиться над нами. Уносясь для разгона, он сигналил, что снова вернется. Что видит и помнит. Распаляясь, все ниже он проносился над нами. Уже ветер от крыльев его нас обдувал. Уже видели злое лицо карателя молодого в тесном шлеме глухом, в стеклянном шаре кабины. Щурясь, как азиат, плосколицый от встречного ветра, страшно, прицельно палил с высоты он, старался попасть в нас обоих. Пули ныли, вонзались вокруг. Я тебя закрывала руками. Вот он опять улетел для разгона, ты посмотрел ему вслед, а потом на меня. Ты сказал: «Уходи». Я заплакала, некуда было идти, баржу с ранеными давно уж взорвали. Я тянула тебя потихоньку, хоть двигаться к Волге. Волга тихо, лениво текла, мимо нашей войны. Враг стал возвращаться. Вдруг ты развернул меня на спину, я увидела синее небо, не поняла, зачем мне глядеть туда. Небо плыло, как Волга, мимо нас. Враг уже приближался. Потом, кровью и табаком пахло от тебя. Ты влез на меня, всем телом своим закрыл, тяжелый, я удивилась — теперь-то мы точно не сможем сдвинуться, враг уже приближался. Неба я больше не видела. Ты лег лицом на мое лицо, всем собою надавил, вжимая всю меня в землю. Неотрывно глядя в глаза мне. Враг приближался, я слышала, узнавала рев его. Времени не было. Ты вдавливал всю меня в землю, неотрывно, недвижно глядел в глаза мне, ты был тяжелый, я неба больше не видела, только тебя одного. Враг налетел и пронесся, ты сильно дернулся, больно мне стало от рывка твоего, ты обмяк, весь навалился на меня, стал еще тяжелее. Лицо твое упало на лицо мое. Враг рыча улетел, я неба больше не видела, только два твоих глаза, лежащих на двух моих, были смутными синими окнами, в них я глядела, как в окна. Вся стала мокрая, с ног до головы, вся твоя кровь выливалась, впитывалась в меня, я надеялась, вдруг шевельнешься, не было сил, такой тяжелый, лицу было тяжело от твоего лица, я смотрела в синие окна, ты был мертвый, вся твоя кровь впиталась в меня, ты глаз с меня не спускал неподвижных, терпеливо всю свою кровь мне отдавал, ты умер, ушел в меня весь. Ты — мой жених. Я тебя догнала.

Садур Нина Николаевна [15.10.1950, Новосибирск] — драматург, прозаик.#777#777Отец — профессиональный поэт, мать — учительница русского языка и литературы. Путь Садур в литературу был достаточно тернистым — около 10 лет рукописи пробивались к читателю. После окончания школы она поступила в Новосибирское отделение Московского института культуры, одновременно работала в библиотеке, занималась в литобъединении местной писательской организации. Удача улыбнулась, когда Садур попала на семинар молодых драматургов в Дубултах — там она познакомилась с драматургом В.С.Розовым, который заметил ее талант. Садур переезжает в Москву и поступает в Литературный институт (окончила в 1983), занимается там в семинаре В.Розова и И.Л.Вишневской. Своими главными литературными учителями Садур называет Розова и Евг.Харитонова, считая, что «общее между ними то, что ни один из них ни разу не солгал в письме».

Это были годы безденежья и неустроенности: Садур жила с матерью в коммуналке на Патриарших прудах, родилась дочь, постоянного заработка не было, пришлось работать уборщицей в Театре им. Пушкина. Эти жизненные коллизии в причудливо преломленном виде проявятся позже в романе «Чудесные знаки спасенья» и в пьесе «Замерзли».

В 1982 была написана пьеса «Чудная баба», сразу принесшая автору известность в театральных кругах. Садур начинают считать «творцом нового мифа», совершившим чуть ли не революцию в русском театре. Ситуация в пьесе поражает сплавом трезвой, реальной обыденности и мистических откровений космического масштаба: рядовой инженер КБ Лидия Петровна, посланная в подшефный совхоз убирать картошку и заблудившаяся на бескрайнем картофельном поле, встречает странную юродивую, утверждающую, что она — зло мира. «Чудная баба» предлагает сыграть в «догонялки», и ставкой в игре будет судьба мира: если Лида выиграет — на земле наступит рай, если проиграет — мир погибнет. Осознавая бредовость ситуации, героиня, тем не менее, соглашается, не подозревая, что платой за спасение мира должна стать ее собственная жизнь... Драматизм ситуации усугубляется тем, что нравственный выбор героине нужно совершить мгновенно, не рассуждая и не рассчитывая.

Следующие 5 лет — время резкого взлета творческой активности: одна за другой пишутся пьесы «Уличенная ласточка» (1982), «Ехай», «Заря взойдет» (1983), «Сила волос» (1984), «Панночка» (1986), «Нос» (1986), «Замерзли» (1987). В этих пьесах Садур создает некий новый драматический жанр, в котором удается соединить казалось бы несоединимое — реальность и фантастику во вкусе абсурдистов, гротеск и тонкий лиризм, бытовую драму и философскую притчу. Так, героини пьесы «Замерзли», глухая Лейла, изуродованная собственным отцом, и юная Надя, оставленная на произвол судьбы своей молодой красивой матерью, работают уборщицами в жалком, бездарном театре, проклятом когда-то одной актрисой. Зима, пронизывающий холод, ледяная вода, растаявший снег — вот ярко выписанный реальный фон происходящего. Но героини «замерзли» и в другом смысле: от нищеты, одиночества и бесприютности замерзли их души, в них исчезает любовь, сострадание, они сами начинают мстить холодному окружающему миру.

Одна из самых значительных удач этого времени — «Панночка», пьеса, написанная не столько «по мотивам» знаменитого гоголевского «Вия», сколько явившаяся блистательной его интерпретацией. Есть несколько важных моментов, в которых Садур отваживается переосмыслить повесть Гоголя: в повести Хома Брут — только несчастная жертва драматических обстоятельств, в пьесе же герой, осознающий свою никчемность, оказавшийся жертвой темных сил случайно, все-таки находит в себе мужество сознательно вступить с ними в безнадежную схватку. В повести Гоголя явственно звучит мотив богооставленности: Бог покинул и храм, и сам этот мир, от ведьмы Хоме Бруту удается на время защититься не столько молитвами, сколько колдовскими заклинаниями, а предел власти нечистой силы кладет только крик петуха; в пьесе герой сражается силой молитвы, а когда церковь рушится, над миром встает лик Младенца Христа — и побеждает нечисть.

Садур становится одним из ведущих российских драматургов, но пьесы ее известны только в рукописях или печатаются крохотными тиражами. Наконец в 1989 появляется первое серьезное издание пьес — «Чудная баба» с послесловием В.Розова. В этом же году Садур вступает в СП В 1990-х Садур продолжает писать пьесы — «Соборяне», по одноименному роману Н.С.Лескова (поставлена в Театре им. Вахтангова), по мотивам «Мертвых душ» Гоголя написана пьеса «Брат Чичиков».

Садур обращается и к прозе. В 1994 выходит первая книга прозы «Ведьмины слезки», в 1997 сб. «Сад», в 2000 - «Чудесные знаки». Главная творческая особенность Садур — открытая граница «между голой правдой и вымыслом, между автобиографией и наваждением, между бытовым и сверхъестественным» (Соколянский А.— С.235). Герои обитают в знакомом и вполне реальном мире советского и постсоветского кошмара — грязные коммуналки со злобными люмпенами-соседями, которые «самозародились» из крови убиенных когда-то царя и крестьянина, преданного собственным сыном, они гадят в углах, воруют, едят руками, утеряли даже человеческие имена — и называются Сальмонелла и Жопа («Чудесные знаки спасения»). Садур называет их «поясные люди» — они как будто вечно бродят по пояс в земле. В цикле «Бессмертники» такие же существа названы «люди-кишки», у них бесплодные, злобные и грязные души, в их жилищах никогда не расцветет прекрасный цветок (рассказ «Цветение»). Другие персонажи («люди-легкие») стремятся уйти от этого жуткого существования в светлые мечты, полусон-полубред, но и они погружены в мир одиночества и привычного несчастья. Возникает ощущение, что народ огромной страны устал, надорвался — и стремительно вырождается. (Чудесные знаки. С.86). «Сколько над нами наставлено опытов, да и просто, без опытов — мы же отпетые в мире»,— обреченно рассуждают персонажи повести «Сад». В рассказе «Старик и шапка» Садур размышляет, что когда-то у народа «запросили радостных верящих сил на тысячу лет вперед, разом и без отдачи. И народ радостно отдал». (Чудесные знаки. С.381). И в этом самоубийственном порыве он истощил, сжег себя. Так Садур от конкретики, бытописательства в духе натуральной школы поднимается к философскому осмыслению действительности.

Убывание сил, усталость и жажду смерти ощущает и героиня повести «Юг», Ольга. В конце концов, в последней попытке обрести себя, она теряет даже собственное имя, становится Марией-странницей, бредущей в Новый Афон.

Мечта о Золотом веке, переходящая в болезненный надрыв,— тема повести «Алмазная долина». Верочка, прямолинейная и категоричная, безумно влюблена в собственного брата. Однажды он совершил подвиг — спас из огня ребенка, и в глазах Веры он вечно должен оставаться в «синеве небес, с флагом подвига». Брат же — человек обычный, у него семья и любовница, и Вере хочется отомстить ему, причинить вред, убить, «чтобы наконец понял — так жить нельзя».

Этот мир не только неблагополучен, но и очень непрочен: тонкая преграда отделяет его от тайных мистических глубин жизни, откуда может ринуться слепая страсть — всесокрушающая любовь, сопротивляться которой невозможно. Она предстает то в виде белого от жасминового кипения сада, то — вьюги, бурана, но это мираж, настоящего сада никогда не увидеть замученным и полубезумным героям повести «Сад» (другое название — «Ветер окраин»). В «Алмазной долине» ослепленная страстью Вера действительно решает убить брата, и ее безумный порыв порождает другое преступление — в жажде остановить мгновение, «в память о лете и подвиге» она останавливает время, и всех мучает «дохлое тепло мертвого времени».

В этом мире могут внезапно пробудиться и какие-то магические силы, совершенно не зависящие от человека и, как правило, враждебные ему. Иногда люди сами их пробуждают, воззвав к ним в минуту невыносимой боли и отчаяния. Согласно фольклорной традиции, вмешательство это не приносит избавления. «Человек, который из упрямства захочет проникнуть в это, погибший человек. Он либо с ума сойдет, либо умрет, либо сопьется» — говорится во вступлении к циклу «Проникшие» (Сад. С.281).

Случайное же соприкосновение с этим миром может «сойти даром», а иногда и обернуться к лучшему — как, например, в рассказе «Миленький-рыженький». Намек на выход — в романе «Чудесные знаки спасения», где героиня силой любви удерживает погибшего возлюбленного от окончательного забвения и все надеется, что чудесный волк отвезет ее к нему на свидание, ибо не ненавистью, а любовью еще можно удержать этот мир от окончательного распада.

А.К.Успенская

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 3. П - Я. с.257-259.

---

Библиография

Чудная баба
Пьесы. — М.: Союзтеатр, 1989. — 320 стр.

Ведьмины слёзки
Книга прозы. — М.: Глагол, 1994. — 286 стр.

Сад
Проза / Предисловие С.Ромашко. — Вологда, 1997. — 358 стр.

Обморок
Книга пьес. Вологда: Полиграфист, 1999. — 497 стр.

Чудесные знаки
Романы, повесть, рассказы. — М.: Вагриус, 2000. — 384 стр. (Женский почерк)

Злые девушки
Романы, рассказы. — М.: Вагриус, 2003. — 304 стр. (Вагриус: Проза)

Вечная мерзлота
Проза и драматургия. — М.: Зебра, Эксмо, 2004. — 352 стр.

Иголка любви
Проза. — М.: Вагриус, 2007. — 288 стр.

---

Фильмография.
Сценарист:

2000 Ростов-папа
Мужчины его женщины | История 2-я
Ты - это я | История 4-я

2002 Дневник убийцы

2002 Уличенная ласточка (фильм-спектакль)

2003 Таксистка-1

2005 Одна тень на двоих

2006 Капитанские дети

2006 Союз без секса

2007 Таксистка-4

2009 Закон обратного волшебства

2009-2010 Спальный район

2010 Лиговка

2011 Лжесвидетельница

2013 Любовь нежданная нагрянет

Из цикла очерков о людях литературы и андеграунда

Олег Дарк
НГ — Кулиса, 19.01.2001

Нина Садур очень боялась, когда ее трогают за волосы. Волосы собраны в длинный желтый хвост, его она и отдергивает, убирает, тряся головой. Читателю предоставляется счастливая возможность догадываться, при каких необыкновенных обстоятельствах мемуарист это узнал. Дотронуться до волос означает по какому-то старому поверью власть над человеком. Дотронешься до волос – овладеешь тем, чьи они, Садур это знает.
Может быть, лучшее у нее – цикл «Проникшие». Это с десяток небольших историй (по три или четыре книжные страницы) по мотивам городских страшилок или простонародных примет и заговоров. Я думаю, что фольклорный материал заимствовался из какой-то очень простой книжки, вроде сказок Афанасьева или Ремизова (монографии не предлагать).
Есть люди (они не обязательно писатели), которые так изнутри чувствуют какую-то область жизни, как если бы были к ней таинственно причастны, что не нуждаются ни в каком специальном исследовании. Им достаточно внешней схематической осведомленности, чтобы иметь только любые реалии для воплощения своих предвидений. Предвиденья могут касаться современного быта или прошлого: характера исторического лица (Наполеона, например) или события. «Чувствительному в этом одном направлении человеку» достаточно страницы в учебнике, чтобы все знать, что происходило в битве при Гастингсе.
Волосы играют в жизни и творчестве Н.Садур особую, почти неопределимую роль – в том смысле, что как ни скажешь, а все равно будет не совсем или не вся правда. А еще будет такое ощущение, что «остаток» после любого объяснения и содержит главный и важнейший смысл.
Можно говорить о специальном «комплексе волос» у Садур. Образ волос навязчив у нее и почти преследует настолько, что это приводит вот к каким противоположностям. С одной стороны, волосы возникают и акцентируются в ее произведениях разных жанрах, а с другой – не помню у нее сюжета (но это, конечно, не значит, что его не было), где бы прямо объяснялась связь волос и власти над человеком. Словно бы об этом говорить было немного страшно.
Такой областью, которую Н.Садур очень чувствует, являются действия таинственных и загадочных сил и существ, которые не обязательно злы, но ведь и не добры. Они производят трогательное, вот как! впечатление оттого, что малы размерами, часто пушисты и всегда беспомощны в чужом мире, в который занесены и где не вполне знают, как себя вести (поэтому мы так любим домашних животных). А также оттого, что не оставляют людей в покое, а значит, и в одиночестве. Они прямо кишат, снуют и шевелятся вокруг нас и иногда подают голос. Ко всему этому Н.Садур очень чувствительна.
Одна ее история из «Проникших» так и называлась немного даже тяжеловесно – «Шелковистые волосы». Тяжеловесность (и в ней тут все дело) в частичности, некоторой степени определения (не «шелковые» же). Там о волосах и речи почти нет, а все о каком-то детски-таинственном ритуале: о выкапывании пуговицы, которую надо бросить непременно подальше. Но эти волосы – у героини-злодейки, а что в них ей или ее ненавистнице (в народе так и говорят: «я ей ненавистница»), которая должна откопать ту пуговицу, не говорится.
Как хочется представить себе в жизни писательницы какую-нибудь роковую обладательницу великолепных волос, соперницу, изменницу или клеветницу. Некогда причина отчаяния или злости, в результате она, как только и бывает в литературе, оставила после себя ей чудное видeние распущенных преследующих волос. Интереснее всего здесь то, что именуемая изменницей продолжает где-то жить, не зная о своих литературных возвращениях.
Рассказ «Синяя рука» был посвящен «Марье Ивановне». Я видал эту соседку Садур (но, может быть, ее звали иначе). Они все тогда жили в переулке с почему-то очень шедшим, как мне казалось, всему облику Садур и ее произведениям названием. В конце дурно освещенного коридора расходились две двери (они кажется и открывались навстречу друг другу), а по одной стене – следом еще одна. В первой, в тупике, некогда жил куда-то девшийся муж писательницы, о котором ...
К тому времени, когда я стал часто бывать у Нины, кое-как здесь поставленная мебель и сложенные вещи придавали пустующей комнате нежилой вид помещения, в народном быту называемого «холодным». Следующая по ходу, – комната писательницы, с выгороженным за шкафом кабинетом со столом и вертящимся креслом перед ним, на котором Садур и не давала, и отворачивала волосы. В третьей жила простоватая мама с внучкой, так и не привыкшая, хотя ее муж, также пропавший, кажется, тоже был писателем, что ее дочь – писательница.
В семье «Марьи Ивановны» не было ничего таинственного, рокового или зловещего. Все преступление этих безобидных людей (соглашусь – чудовищное) состояло в их посредственности. Им не повезло с соседкой-писательницей, к которой ходят непонятные и, возможно, страшные люди (я думаю, они нас боялись). Но для Нины все выглядело иначе: с интригами, преследованиями и кознями. Так и должен себя чувствовать писатель, беспомощный среди чужих людей, к которым занесен и где не вполне знает, как себя вести (как домашнее животное, которое за что угодно могут наказать).
К тому же это было время знаменитого разгона митинга в Грузии и саперных лопаток, в которые влюбилась русская либеральная интеллигенция, значит, и Нина, которая ни в чем не отличалась, пока ее не требовал на вертящийся стул «малюсенький, рыженький, грязненький» и полуголый, прыгающий по простыне ее героини. А то ли зять, то ли сын соседкин вернулся из десантников.
Нина рассказывала, как, чтобы продемонстрировать свою силу и угрозу, этот зять прыгал перед ней ногой вперед и даже пролетел через весь коридор. В другой раз – что будто бы и на меня он прыгал, но я не испугался, а защитил ее, я его толкнул, после чего он ушел. А я действительно раз попал к ним в квартиру, но не во время скандала, а в грозовую, густую атмосферу, им оставленную. На меня также никто не прыгал, иначе бы я, думаю, очень испугался, а так я даже не знаю, что бы со мной тогда было. Но на вертящемся стуле все опять менялось.
И, как ни странно, становилось даже более правдоподобно и похоже на действительность, чем «в жизни». Героиня – худенькая и очень злобная девушка (например, она «скрипит зубами» на предложенные «оладушки»), но от того не менее симпатичная и привлекательная (и как это получается у нее?), а противная «Марья Ивановна» – жертва. Ее сначала пугает, а затем и вовсе душит девушка, ставшая синей летающей рукой.
Это особенная чувствительность – к голосам вокруг и взглядам исподтишка, будто за тобой все время наблюдают или хотят что-то сказать, ко всему этому шевелению и таинственной возне вокруг. Носителями такого вмешательства, этих шепота и взглядов могли быть и старуха соседка, действительно заглянувшая в дверь, и сосед под окном, гремящий ночью в гараже железом (конечно, неспроста), и сержант милиции…
Отношения Нины Садур с милиционерами – специальная тема. Я не привожу, кажется, слишком известные в литературных кругах факты ее дерзкого, вызывающего или прямо грубого поведения не потому, что боюсь сказать что-то неудобное. В русской культурной традиции любой конфликт с властями не порок, а достоинство. А из-за их вульгарности, я бы сказал – общедоступности (во всей многозначности этого слова). Но милиционеры, как и соседи по коммуналке, – только естественная часть окружающей городской среды. Живи Садур в лесу, и за ней подглядывали бы, к ней бы липли белки.
Я думаю, что с переездом в отдельную квартиру, на Суворовский, Нина что-то и потеряла – из необходимого писателю. Окружающее «чужое» было оставлено снаружи, на улице, от него теперь отделяли стены. Конечно, нельзя так говорить, потому что чужое лезет из всех углов, только замечай. Вон – опять высунулось, и тень бродит. Но еще одно его внешнее и, может быть, важнейшее выражение и воплощение оказалось исключенным. Ведь в само слове «соседи» включена характеристика положения – обычного для писателя: рядом с другими, «соседства» с ними, его параллельности жизни.
Только дело подходит к какой-нибудь страшненькой невыговоримой силе, тут-то мы и получаем от Садур трогательные и очень прочувственные произведения. Когда же она, как обычно для русского писателя, придумывает герою духовные искания или хочет составить собственные метафизические представления о мире, выходит риторика и нагромождение метафор, как от рухнувшего здания, как в пьесе «Чудная баба» или повести «Юг».
С этой повестью у меня случилась такая история. Там говорится о приключенниях немного юродивой героини на фоне южного пейзажа и о ее невинном и страстном увлечении юным рыбацким сыном. Невинность происходила от сдерживаемой страсти. Немалую роль, конечно, играл, возбуждал возраст мальчика. Повесть напоминала то Ф.Сологуба, с его резвящейся и рядящей мальчика в женское платье наядой, то Набокова (Набокова-наоборот, перевернутого Набокова). В конце героиня умолкает, как настоящая подвижница, и даже зовут ее теперь, как злодейку-жертву-хозяйку, «Марией». Мы с Зуфаром Гареевым решили повесть пристроить.
Отнесли в «Дружбу народов» (не помню кто), где повесть не приняли. Позднее я встретил редакторшу в ЦДЛ и спросил, что ж не напечатали-то. На что и было отвечено: – «Писать надо лучше». Мне бы хотелось, чтобы эта незначительная фраза навсегда осталась привязанная к истории повести. Представьте наше возмущение. Потом повесть появилась в «Знамени» и ее даже выдвигали то ли на Букера, то ли Анти-Букера. Теперь представьте смущение редактора. Но премии не дали. Редактор, кажется, была права. Повесть вышла затянутой, сентиментальной, и сюжет искусственный. Садур меньше удаются идеальность и святость.
...несколько друзей, все больше актеров (это в придачу к …), к которым ее также всегда очень тянуло.
Точно так ее в другой раз увлекла небольшая девушка, тоже писательница, с удивительным разрезом немного прищуренных глаз, как у молодой волчицы. Она в то время была близка к русофилам, и самого радикального, экстремистского толка, что всегда немного отдает чертовщиной. Но потом отстала от них, кажется, из прагматических соображений. В либеральной культуре писателю лучше держаться от погромщиков подальше, если он заранее не готов нищенствовать. И Нина потеряла к ней интерес.
А надо признаться, что образ Нины Садур у меня немного двоится. Вот она юная и пылающая вбегает, разбрызгивая ногами цветы, к Жене Харитонову (так в ее давнем рассказе «О цветоводстве»). А вот потускневшая, с пятном раздражения на лбу, она сидит, напряженно выпрямившись, «в наше время». Первая настолько всегда затмевала вторую, что я с точностью не знал, с какой из них разговариваю.
(Я бы хотел, чтобы за моими многоточиями угадывали не скрытые нескромности, а места самого главного смысла, который у меня просто нет сил и умения высказать.)
К волосам Садур внимательна. Она их наблюдает, не доверяет им, их опасается и ими любуется. Все это – по отношению и к своим («своей» героини) и к чужим (к волосам «злодейки», например, то есть противной стороны). Тем самым они приобретают таинственную самостоятельную ценность и значение, живут независимой, опасной и угрожающей другим жизнью, почти отделяясь от остального тела.
Или иначе – превращаясь в другое тело. К нему Садур внимательно присматривается, как к тому, у кого, раз есть собственные опасности, непременно должны быть свои цели. Эта чужая жизнь на своем теле естественно тяготит.
Нина...
Так случается, что писатель фетишизирует отдельные части тела, от которых ждет каких-либо непредвиденностей, подозревает их в тайных намерениях и неповиновении владельцу (но какой же он тогда владелец?). У любимого Н.Садур Гоголя такой частью, как известно, был нос. На Пушкина впечатление самостоятельных живых существ производили женские ноги… Отделенные, они появлялиясь и на полях его черновиков или грезились, например, в виде столбов, между которыми подвешен хрустальный гроб в черной «норе». Внимание Л. Толстого более рассеянно: от любой части лица или тела ожидается самостоятельность и предательство: выдаст душевное движение или характер целиком. У Н.Садур это – волосы.
В пьесе «Сила волос» (чуть во вкусе Метерлинка или Ван Лерберга) все действие то в прозе, то «в рифмах» разворачивается между волосами, волосиками, волосками, прядями, локонами и пр. сначала на одной голове, потом – с разных. Печаль же и неизвестная драма Дамы (это ее сценическое имя) то ли происходит оттого, что она стрижена ежиком, то ли стрижка – сама последствие драмы. А привлекательность и одновременно сохранность, защита героя, во французском вкусе названного «Эргали» (но может и просто переводиться «действующий», от греч. «ергатес»; варианты принимаются), – в волосах.
Например, они его всего собой скрывают. Происходит настоящая война между волосами героя и злодейкиными. Ее здесь называют Именинницей, но в этом имени ясно слышится «изменница». Мы также читаем, что она трогает волосы Эргали, она ими торжествующе играет и пр. Но каким образом и почему волосы дают силу или отнимают ее, не говорится.
...Было бы интересно разобрать с этой точки зрения тему волос в истории культуре. Если же вернуться к недавнему прошлому, то, кажется, никто не рассматривал волосы в антропологии хиппи (вспомним также одноименный мюзикл), например, как физическое бремя. Все-таки, несмотря на свой очень оригинальный демонизм, Нина Садур тоже ведь дитя своего времени и поколения.