Кантор В.К. - Крокодил [2002, PDF]

«Кантор ведет с жизнью философскую тяжбу.
Предмет тяжбы неизменен: почему человек созданный для духовного подвига, не находит себе применения?» Лев АННИНСКИЙ
«Роман "Крокодил" заставляет вспомнить проблематику Достоевского». Юрий БОЛДЫРЕВ
«Все произведение, пронизанное умной и тонкой литературной игрой, построено на десятках аллюзий и книжных реминисценций. Каждая дает необходимый отсвет, а все вместе сверкают и переливаются разноцветными гранями, как в калейдоскопе. <...> Библейская притча о Левиафане, трансформированная Владимиром Кантором, выводит повествование на новый смысловой уровень, придает частному случаю оттенок некоей всеохватности». Роман АРБИТМАН

Марина Загидуллина Владимир Кантор. Крокодил
<...> Один день (кажется, последний) из жизни Левы — сотрудника столичного журнала, философа по образованию и призванию, алкоголика и неудачника. Впрочем, вряд ли неудачника. Лева — психологический бомж: душе его нет пристанища. Неудачником героя никак не назовешь: женщины его вполне признают, выпить он всегда находит — и что, и где, и с кем, на работе Леву ценят и прощают ему всякие “выверты”. Но сам он себя считает пропащим человеком. Рефлексия (“Самобичевание” — название одной из глав в романе) Левы вертится вокруг одного и того же вопроса: как реализоваться, оставить след, не кануть в Лету, от тлена убежать? То есть от Мойдодыра. Именно эта сказка Чуковского (а не упомянутый в романе его же “Крокодил”) оказывается фабульным инвариантом текста. Герой грязен (и в прямом, и в переносном, и в метафизическом смыслах). Ему угрожает некая условная страшная сила — ее и назовем Мойдодыром. Герой бежит от этой силы, не разбирая пути. Но только встреча с Крокодилом преображает героя — он добровольно отмывается и очищается, чем и успокаивает гнев Мойдодыра.<...>

Пелевин В. Владимир Кантор. Крокодил. Истоки и смысл русского крокодилизма
<...> Само время привносит в воссозданную Кантором атмосферу трепа сотрудников философского журнала (при желании несложно вычислить, какого именно; топография джунглей мегаполиса своеобразно и точно преломляется в физических и психологических передвижениях персонажей) ностальгические ноты. В кабинете за редакторским столом день проходил в осмыслении схоластических "открытий" – скажем, что образ жизни при социализме и социалистический образ жизни - разные, не допускающие путаницы понятия. Но вот день все же кончался, и коллеги собирались в каком-нибудь питейном заведении, чтобы насладиться чувством безответственности и в то же время метафизически ощутить (почти по раннему Марксу) причастность к производству форм общения ради самого общения как "высшей, самой бескорыстной формы человеческого общежития". Не всегда общение ограничивалось анекдотами. Постаревшие вечные мальчики, достигнув определенного алкогольного градуса и взяв на себя роли Платона, Сократа и Филеба в самодеятельном представлении античного философского диалога, могли, войдя в раж, устроить грандиозную драку из-за разногласий в толковании проблем блага у Платона. Где еще в мире - после античности - было возможно такое? <...>