#777
ВЫСОТА
Был сентябрь 1970 года, когда в Рязани, в квартире дома № 32 по улице Фрунзе, серьёзная светленькая девочка, склонившись над толстой тетрадью в коричневой обложке, написала:
«Выдрала! Только одной обложке известно, сколько я выдираю листов из дневника. Что поделаешь, верные мысли приходят не сразу. Вот так и в жизни. Только из неё не выдернешь испорченные страницы, как из бедного дневника...»
Дневник жизни и жизнь — какая несоизмеримость! Сделав в тринадцать лет это маленькое открытие, Нина позднее положит его в основу своего стихотворения, первые строчки которого так и прозвучат: «Жизнь, к сожалению, это не дневник...»
Нина была очень серьёзным человеком. Одноклассницы терялись перед зрелостью её суждений и не случайно, наверное, что среди друзей Нины было много взрослых.
Ранние годы её прошли в Елатьме. Потом Нинины родители переехали в Рязань, где девочка и пошла в первый класс 43-й школы.
С её школьными делами не было никаких проблем. Нина любила учиться. Когда читаешь её дневник седьмого или восьмого класса, удивляешься, с каким праздничным чувством проживала она школьные будни. Уроки истории и физики для неё «интересные до самозабвения», математика — «милая, красивая, добрая наука», которая «тянет к себе, завораживает».
Кроме уроков с самого первого класса были занятия в изостудии Дворца пионеров и школьников у Зинаиды Михайловны Гречаниновой. Уверенная, гибкая линия рисунков Нины, портреты — большеглазые, с какой-то странностью во взгляде — носили печать индивидуальности. Нина любила театр и не пропускала в Рязани ни одной премьеры. Её душу питали лучшие фильмы тех лет — «Доживём до понедельника», «Журналист», «Мужской разговор», романтически-благородные песни Эдуарда Хиля и Льва Лещенко, классическая музыка, которую она воспринимала так же чутко, как и природу.
Но самую страстную любовь Нина отдавала литературе. Пришлось бы долго перечислять авторов любимых ею произведений — Пушкин, Лермонтов, Чехов, Есенин...
Писать стихи она начала с десяти лет. Взрослые порою шутя, порою всерьёз прочили ей блестящее поэтическое будущее, но Нина не обольщалась. Десятиклассницей она записала в своем дневнике: «Я себе представляю, что такое поэзия. Это — душевная каторга, на которую сумасшедшие одиночки идут добровольно. Более того, в этих муках адовых они видят высочайшее счастье и весь смысл жизни...» Но понимание всей огромности и значимости труда к ней пришло намного раньше.
В четырнадцать лет, подражая полюбившемуся ей герою одной подростковой книги, который поставил своей целью: «Я буду гением», Нина, выведя собственную теорию: «Требовательность к себе — начало гениальности», начинает строить, формировать себя как поэта. По крайней мере, в её планах самовоспитания — «работать над стихами каждый день». Да она и жить бы не смогла без этой сладкой муки стихотворчества.
Долгое время не находила взрослого друга-советчика. Давала читать свои стихи учителям, те хвалили — и только.
Осенью семьдесят первого (это был восьмой класс) не без колебаний послала два стихотворения на Всесоюзное радио, в передачу «Ровесник». Отправила словно бы в никуда, как-то не верилось, что за музыкой, голосами в эфире стоят живые, конкретные люди... И вдруг через месяц с небольшим, 4 ноября, строки, над которыми она так долго мучилась, прозвучали на всю страну! В стихотворении «Размышление к 4 ноября 1971 года» Нина пишет, обращаясь к Музе:
Дорогая, прости многословье!
Нет вопроса: «Быть иль не быть?»
Безответною даже любовью
Буду рада тебя я любить.Весною следующего, 1972 года Нина пришла на занятия при Дворце культуры профсоюзов литобъединения, руководимого в то время поэтом Анатолием Сениным. В объединение приходили люди разных возрастов, но перед лицом поэзии все были равными. В первый же вечер Нина читала свои стихи, самые лучшие, те, которые уже как бы прошли испытание временем... Ей аплодировали больше всех.
«Может быть, это всё пустое, — записывает Нина в дневнике, — но где-то в самой глубине моей души живёт вера в мое поэтическое призвание. Живёт, и никакими силами я её оттуда не выгоню. И если я отвернусь от неё, то до конца своей жизни буду мучиться, буду чувствовать себя виноватой перед стихами, которые так и не были написаны».
Общее, туманное желание «стать поэтом» выливается в конкретное — поступить в Московский литературный институт, как ей советовали в редакции «Ровесников», где Нина побывала в летние перед десятым классом каникулы.
Родители не советовали, предпочитая, например, чтобы она училась на литфаке пединститута, тем более, что в Литературный институт в то время принимали только с рабочим стажем. Но Нина, которую в виде исключения обещали допустить до вступительных экзаменов без всякого стажа, и слышать ни о чём другом не хотела.
Однако в Литературный институт поступить не удалось, хотя и прошла творческий конкурс, — помешало отсутствие трудового стажа, и до экзаменов её не допустили. Не помогли хлопоты и тех членов приёмной комиссии, которые прислали ей вызов.
В Москве Нина познакомилась с девушкой, приехавшей с КамАЗа, Всесоюзной ударной комсомольской стройки. Та тоже потерпела неудачу при поступлении в Литературный. «Поехали к нам, — предложила она Нине, — у нас многие пишут, есть своё литобъединение».
Может не сразу, но Ниной эта мысль овладела. Родители, разумеется, пришли в ужас. Но она, как всегда, поступила по-своему: едва достигнув совершеннолетия (25 ноября), Нина в самом конце 1974 года уезжает в Набережные Челны.
Оттуда слала домой письма, в которых не было ни тени уныния и разочарования. Там, работая на стройке, продолжала писать стихи, одно из них — «Эти девочки...» — явно выбивается из принятой тогда «ударно-комсомольской» риторики, но соответствует главному жизненному принципу Нины — быть во всём правдивой.
И ещё девушка продолжала готовиться в вуз, но теперь к ней приходит мысль, что поступать лучше на философский факультет МГУ: «Он даст мне отличное общее образование, как раз по моему характеру и складу ума, в литературе мне это только поможет...» Такие были планы...
Но 18 марта 1975 года Нина погибла: разбилась, упав с большой высоты. Из-за весенней распутицы, прервавшей связь с Набережными Челнами, Нинины друзья-поэты предложили родителям похоронить её в Елабуге, там, где покоится прах Марины Цветаевой. Но Нину всё-таки привезли в Рязань, и на Сысоевском кладбище, недалеко от входа, вырос небольшой могильный холм...
Так кончилась короткая, но необыкновенная по своему высокому нравственному напряжению жизнь. Остались в неприкосновенности Нинины книги, рисунки, пластинки, её письма, дневники и стихи, лучшие из которых в этой маленькой книжечке.
Как человеку, который хоть и не знал Нину лично, но через стихи и дневники почувствовал с нею, что называется, родство своей души, мне совсем небезразлично, насколько близко к сердцу воспримут творчество этого юного поэта нынешние читатели. На этом пути могут быть трудности. Кто из нас, нынешних, измученных бесконечными политическими дрязгами, воскликнет вслед за Ниной: «Высокий век мой, век двадцатый!»? Кто из сегодняшних молодых людей поймёт хотя бы, зачем девушка уехала на КамАЗ?
Это было другое время, другая эпоха.
...Вижу Нину, вижу себя (между нами разница в годах, но мы люди одного поколения), сотни восторженных мальчиков и девочек из тихих городов, поселков и сёл России, которые, придя из школы и пообедав, бросались к приемникам и репродукторам, где ровно в шестнадцать часов звучали позывные «Ровесников» — передачи для старшеклассников. Прекрасные романтические песни и стихи, искренние, взволнованные письма слушателей... И всё о том, как это здорово — мечтать и воплощать мечту своими руками, как это недостойно — замыкаться в узком личном мире, не иметь жизненной позиции, не уметь отстаивать её.
Всё это есть в стихах Нины.
Есть в её дневнике такие строки:
«Я все-таки счастливый и везучий человек... В полтора года могла ослепнуть, но меня вовремя отправили в Москву к лучшим врачам. Зрение, великое счастье видеть пестреющий яркими красками мир, было подарено мне. Затем осложнение на лёгкие. Тут уж даже врачи опредёленно сказали, что я умру... А я взяла и выжила!»
Увы, зрение девочке вернули лишь частично. А хроническая пневмония осталась у неё на всю жизнь. Она породила бесконечную череду «здоровых» и «больных» дней, постоянные «отлежки» в больницах (половину десятого класса Нина училась самостоятельно, дома) и — многие щемящие и мужественные поэтические строки.
Правда, Нина считала, что физические страдания, выпавшие на её долю, обострили её чувства, помогали замечать и слышать то, что не замечали и не слышали, может быть, другие. По сути главная тема её стихов — это нежность и боль человека, глубоко чувствительного.
Нина любила юмор и смех, любила природу, свою Елатьму, людей. Переписывалась со многими сверстниками и взрослыми. Она, юная девушка, почти ребёнок, оставила в жизни некоторых людей неизгладимый след. Никогда не забудет свою необыкновенную ученицу бывшая преподавательница немецкого языка Изабелла Михайловна Майзельс, до сих пор она знает наизусть лучшие Нинины стихотворения. Как о человеке в самом лучшем смысле не от мира сего вспоминают Нину некоторые знавшие её педагоги бывшего Дворца пионеров и школьников, который был для девочки почти родным домом. Журналистка из Татарии, познакомившаяся с юной рязанкой в последние дни её жизни (снимала о Нине фильм), сказала в своё время: «Она была как явление...»
В голову приходит вопрос: какой стала бы Нина в наши дни, в какую сторону изменилось бы её мировоззрение, взгляды?
Но, может, в этом вопросе и нет необходимости. То, сколько прожито этой девочкой, уже значимо и весомо. Ведь она состоялась как личность. Состоялась как поэт.Татьяна Банникова,
член Союза журналистов России.
